– Вот это да… Боже ж… Вот это да!
Визжим вместе на радостях и так же звонко смеемся. Вмиг забываем о неприятном визите, о Сашкиной маме, обо всех былых бедах и проблемах.
– А свадьба? Свадьба будет? – расспрашивает Сонька чуть позже с горящими глазами.
– Да, будет. Родители Артема говорят, что это важно.
– Круто! Господи, как круто! – повторяет на эмоциях и повторяет. А потом еще сотню вопросов задает: – А где? А когда? А какое ты хочешь платье? А когда пойдем выбирать? На заказ шить? Можно, пожалуйста, я буду помогать?
– Так, все, – в какой-то момент торможу сестру. – Я вообще за вещами приехала, помнишь? Скоро Артем с работы возвращаться будет… Заедет, а я не собрана.
– Не переживай, вдвоем быстро справимся.
И правда, к приезду Чарушина мои чемоданы стоят в прихожей.
– Ты точно не будешь грустить? – спрашиваю у Соньки в двадцать пятый раз.
– Можешь поехать с нами, – тут же предлагает Артем. – Места много, родители не против.
– Ой, ну ничего себе… – выдыхает сестра. – Гостить буду, конечно. Жить нет, не хочу... Но спасибо!
Хорошо, что она благодарит, потому как я еще долго ничего сказать не могу. Настолько меня трогает это предложение. В который раз думаю о том, что Чарушины станут для меня настоящей семьей. Уже стали. Очень легко с ними, я их всех люблю.
Особенно маму Таню, как называет ее Шатохин.
Только возвращаемся домой, переодеваюсь и сразу же к ней на кухню спешу. И не потому, что считаю себя обязанной помогать, как было когда-то в моем старом доме. А потому что хочу. Мне очень нравится разговаривать с мамой Таней, наблюдать за ней, принимать какие-то советы, расспрашивать про Артема. А еще… То и делу ловлю себя на порыве обнять ее. Прижаться как к родному человеку, ощутить тепло.
– Вы идите, отдыхайте, – буквально упрашиваю. – Сколько прошло после операции, а вы так много на ногах... Артем Владимирович будет ругаться. Идите, идите, сказала. Я все закончу. Обещаю, что справлюсь.
– Знаю, что справишься, – смеется мама Таня. – Просто неохота мне лежать одной в спальне.
– Ну, хоть присядьте на диван, – вздыхаю я. – Скоро девочки вернутся, будет вам с кем поговорить.
– Сажусь, сажусь… – приговаривая, опускается на диван.
Я, задерживая на ней взгляд, довольно улыбаюсь. Переключаюсь, лишь когда в кухню заходит Артем. Тогда уж и вовсе от счастья таю. Он, как обычно, подходит вплотную, обнимает одной рукой за талию, второй выхватывает у меня из-под ножа кусочек сыра, закидывает его в рот и, наклоняясь, целует в губы.
Смущаюсь, конечно. Но не противлюсь подобному проявлению чувств. Как я поняла, у них в семье это норма. Никто не заостряет на нас внимание.
– Скучала по тебе, – шепчу тихо.
– А я по тебе, – снова целует. – Знаешь, как?
Под напором любящих глаз стремительно наполняюсь восторгом.
– Как? – переспрашиваю игриво.
– Тёмыч, – окликает с порога Артем Владимирович. Мы машинально вместе оборачиваемся. – Я, когда тебе по дороге из Киева звонил, говорил по поводу фонда. Забыл, как он называется. Ты не помнишь?
Смотрю на своего Чарушина. Он уже ждет, принимает.
– Артем… – выдыхаю осуждающе.
– Тихо, тихо… – проговаривает он, сходу сражая своей шикарной улыбкой. – Да, я знал. Так надо было.
– Артем…
– В спальню пойдем, Лиз, – отбирает у меня нож, кладет его на доску и тянет к выходу.
– Артем…
Когда проносимся мимо мамы Тани, потоком выдает:
– Мам, ты отдыхай. Люблю тебя. Мы сейчас вернемся и все сделаем.
– Окей, сына.
Застывшему в проеме Артему Владимировичу с той же безбашенностью сына толкает:
– «Сириус» фонд называется, пап. Скоро будем. Не скучайте.
52
Да, дурак… Когда дело касается тебя, еще какой…
© Артем Чарушин
– Артем… – выдыхает Лиза, едва я закрываю дверь в спальню. – А Павел еще жив?
Собирался попросить ее не кричать, но этот вопрос резко в ступор ставит. Она такая серьезная и смиренная. Смотрит, выражая готовность принять любой мой ответ.
А я… Я расхожусь хохотом. Не могу сдержаться.
– В каком смысле, Лиз?
Обнимая ее, наступаю. Заставляю шагать задом наперед вглубь комнаты.
– В прямом, Артем. Ты не рассказывал, как решил вопрос с долгом, а сегодня…
– Черт, я его просто закрыл, – перебиваю, выказывая очевидные вещи. – Рассчитался, Лиз. Почему ты решила, что я могу кого-нибудь убить?
– Не знаю… Сегодня…
Она реально сомневается.
– Что «сегодня»? – подгоняю, закипая нетерпением.
Сердце пропускает. Пауза пугающая и мучительная. А потом… Рывками летит. Ощутимо и явно неисправно качает.
Впору бы начать задыхаться, пока моя Дикарка ищет слова. Но мне ведь уже фартануло… Знаю, что любит. Знаю, блядь. Без вариантов.
Ближе ее прижимаю. Касаюсь губами лба.
– Так что «сегодня», Лиз? – повторяю тише, очень терпеливо и, как мне кажется, нежно.
Дикарка вцепляется пальцами в мою футболку.
– Приходила мама… Моя… – шепчет, наконец. – Я вошла в квартиру, она Соне как раз жаловалась, что ты у них был… Был?
Резкий глубокий вдох, который совершаю, раздувает грудь на максимум. Сглатываю… Так тяжело, что сам это слышу. Какие-то заслонки абсолютно невовремя срабатывают. Кислород заканчивается, а их не поднять.
– Был, – короткий и емкий ответ.
Но Лизе, конечно, мало.
– Когда?
– В первую ночь, – продолжаю после вздоха нейтральным тоном. – Не мог уснуть. Все внутри кипело. Подрывало там все разнести, размазать всех… Не знаю, как сдержался. Хотел, чтобы эта тварь… – срываюсь. Натужно перевожу дыхание. – Прости… – извиняюсь, сугубо ради Лизы. – Хотел, чтобы твоя мать знала, что вся правда вскрылась… Чтобы спать боялась… Прости… Чтобы забыла о твоем существовании навсегда… Прости…
– Она очень испугалась... Ко мне бы точно не решилась вломиться. Через Соню действовать вздумала… Наверное, твоими деньгами заинтересовалась… Прости…
– Через Соню, значит… – повторяю на выдохе. Задерживаю паузу вместе с новым вдохом. А потом несколько жестковато высекаю: – Жоре скажу. Пусть он еще заедет. Сам не рискну второй раз. Реально убью. Прости.
Чувствую, как моя Дикарка кивает.
Не ужасается. Не пытается опротестовать. Не осуждает. И мне самому вдруг удается отпустить эмоции.
