как будто что-то нашло, и она спросила: "А ты читал "Растаявший сон"?" Этот роман она написала вслед за повестью "На качелях". Я ответил: "Читал, а что?" — "Ничего особенного, просто ты ничего не сказал о нем, вот я и спросила". И мне в голову пришла идиотская мысль расставить все точки над "1": "Чем меньше говорить об этой книге, тем лучше, поэтому я и молчал". ~ "Что ты имеешь в виду?" — "А то, что она ничего из себя не представляет. Издатель — муж твоей сестры, вот он и решил подзаработать на твоей известности и заставил это написать. А ты пала жертвой".
Балутаи бросило в жар, лицо ее залила краска, потом она побледнела до синевы, и мне это напомнило газовую конфорку: когда в струю газа попадает искра, пламя вспыхивает и рвется в разные стороны, меняя цвета. Балутаи, наверное, подумала: "Все хвалят, а он? Пока еще только привыкает к совместной жизни, поэтому большей частью помалкивает. А сам что написал? Одну-единственную пьеску, да и та приказала долго жить через шесть месяцев после премьеры? И еще послания из Англии, полные орфографических ошибок?", а вслух с вызовом сказала: "Болтать нетрудно. Сделать сначала надо, а потом говорить".
В ее замечании я не мог не услышать издевку. Никогда не знаешь заранее, какой эффект могут произвести те или иные слова. Они вылетают сами по себе, а потом так же неожиданно исчезают, сотворив нечто непредсказуемое. И я тут же решил написать роман и показать Балутаи, на что я способен. Я ни секунды не сомневался в том, что у меня это получится. На следующий день я взял карандаш и бумагу и закрылся в комнате. Возле двери кто-то поскребся. Я открыл ее и увидел нашего пса Рекса. Рекс вошел в комнату, и, почесывая у него за ухом, я уставился на лежащий передо мной чистый лист.
Я писал уже несколько дней, но делал это украдкой. Едва Балутаи возвращалась со службы, я сразу запрятывал бумаги, а как только она уходила, снова принимался за работу. Наконец я завершил задуманное, на это ушло 10-12 дней. Под предлогом, что мне нужно съездить в Умравати, я собрался в дорогу и отправился в Бомбей. Там я встретился с Хари Моте и отдал ему рукопись, предупредив, что при публикации нигде не должно быть упомянуто имя автора. Покончив с этим, я поехал в Умравати. Через месяц вышла книга. Я ждал. Как-то раз Балутаи показала мне мой роман и оживленно заговорила: "Замечательно! Ты читал?" — "Нет, не читал. Я написал". — "Что ты говоришь?" — ошеломленно спросила она. "Говорю, что написал". — "Ты? Ты и вправду ее написал?" — "Ты разве не говорила: сначала доказать делом, потом болтать? А я сделал наоборот".
В книге было посвящение: "Мадемуазель Роллан".
Качественно новый этап
В последующие два года события происходили одно за другим, и наша жизнь изменилась. Родился сын, и Балутаи оставила службу, решив посвятить себя семье. Я обрел положение в кинематографическом мире, и мы переехали в Пуну.
Теперь я опять живу в Пуне. Более пятидесяти лет рядом со мной Балутаи, а все то, о чем я рассказал, было первым этапом нашего долгого совместного путешествия, началом моей жизни в качестве "хозяина дома"
В доме кроме меня оказалось еще два человека — сын и жена, и с обоими я стал знакомиться как бы заново. Когда-то я прочитал в "Рамаяне”, что Рама узнал Лалкуша по запаху. Прочитал и удивился. Теперь же запах моего сына стал для меня даже более привычным, чем его лицо.
Другим незнакомым человеком была Балутаи. Я знал ее, ее дружбу и любовь уже долгий срок, теперь же я начинал знакомиться с ней как с женой — женщиной, известной своим решительным протестом против женского неравноправия. До сих пор, пока мы встречались, каждый жил в своем доме. И в Солапуре первое время я чувствовал себя гостем Однако теперь наступал момент, когда мы должны были основать наш общий дом. Из прежнего опыта я знал, как может сердиться моя любимая, но только теперь мне стало открываться, какой в гневе бывает жена. Балутаи много лет изо дня в день придерживалась данного ею обета — не ложиться спать, не прочитав 50 страниц. Накапливаемое таким образом языковое богатство проявилось во всем своем великолепии в ее любовных письмах ко мне. Теперь же, едва у нас возникали разногласия, воинствующая лава этого богатства захлестывала меня словно девятый вал. Оскорбленный, я уединялся. Но через несколько минут после взрыва Балутаи как ни в чем не бывало начинала распевать какую-нибудь песенку — ее голос доносился до меня ~ и, заглядывая ко мне, спрашивала забытую строчку. Обнаружив, что я все еще сижу с надутыми щеками, она искренне удивлялась. А я обиженно говорил: "Все образованные женщины читают реформаторскую писанину до полного сумасшествия. Стоит только произнести "мужчина", как в их воображении возникает образ тирана и хвастуна. Прежние женщины в сто раз были лучше вас!" — "Естественно, — парировала Балутаи, — и у тебя был случай в этом убедиться". И, если я отворачивался, она разыгрывала смущение, накидывала на голову свободный конец сари и, заглядывая мне в лицо, робко произносила: "Господин не должен гневаться на рабыню".
Как-то раз я восторженно отозвался об одной танцовщице со студии. Балутаи немедленно отреагировала: "Не знаю, не видела, передо мной она не вытанцовывает" — и, уперев руки в боки, завела песню, заиграла глазами и пустилась в пляс по гостиной. В конце концов мы оба упали, выбившись из сил, она — от танца, а я — от хохота. Вообще, когда она была дома, все ходило ходуном Если на протяжении десяти минут не слышалось грохота закрываемого шкафа и треска выдвигаемого ящика, или шелеста переворачиваемых страниц, или шуршания одежд, это означало, что Балутаи дома нет.
Я, как правило, сторонился людей, она же собирала у себя всю округу. Если кто-то рассказывал о бедствующей сиротке, она тут же приводила ее в дом и бралась заботиться о ней, вплоть до того, что сама выбирала вшей из ее головы. За свою жизнь Балутаи приютила и вырастила семь или восемь девочек, принадлежащих к самым разным кастам, и все они получили от нее не меньше внимания, чем собственный сын, который всегда был рад новым подружкам. Балутаи помогла этим девочкам получить начальное образование, а потом, подыскав подходящую партию, выдала их замуж
У нее, конечно, поначалу
