освободивший из тугой, веревочной петли задыхающуюся правду, уложился в менее, чем полчаса.
— Мда, — выслушав внимательно и не перебивая, вздохнул озадаченный пожилой маг, побарабанив пальцами по расшитой легкомысленными узорами, белой скатерти — Всё же, каков Кортрен, а… Нет, я ожидал что — то эдакое от этой сволочи… Простите, Аннелиза! От этого негодяя, но чтоб душегубство… Да и Дишен, Мир ему… Удивил, старик. Ох, удивил. Теперь далее…
Тяжело поглядев на Ланнфеля, продолжил:
— Я, сынок, отлично знал, КТО ты. Из уст твоего папаши знал, и виды имел на тебя, сам понимаешь, какие. Я, Диньер, богат. Очень богат. Многие известные Призонские льерды в сравнении со мной — обычная голытьба. Усердно трудясь всю жизнь, к моменту нынешнему я много накопил добра. И ты, наверное, догадываешься, что не всех это радует. Так вот, моему Дому нужна защита. Очень нужна. Понятно, что как только Дишен принялся плести мне про Древних Зверей и получил я тому доказательства от паскуды Кортрена… Простите, Аннелиза! Словом, так и родилась у меня мысль заполучить одного из них себе в родню. Вот я и решил привлечь тебя выгодной женитьбой. Так, а ты вроде и не против? Или… как?
Вольник откинулся на спинку стула, отер пальцы салфеткой и сжал её в кулаке.
— Нет, отец, — заявил глухо и твердо — Не против. Здесь мой Дом. Моя супруга и наследник. А уж кому за них рвать горло, мне всё одно. Вашим ли недругам, Кортрену… либо вам самому. Либо даже долбаному Саццифиру. Прошу прощения, матушка! Говорю, как есть.
— Диньер, — тихо всхлипнув, Эмелина ткнулась носом в горячее даже сквозь плотную ткань рубахи, сильное плечо — Так ты меня не бросишь? Из — за этого всего…
Больше сдерживаться она не могла.
Не обращая внимания на укоризненное ворчание отца, намертво вцепившись побелевшими пальцами в воротник рубахи крепко обнявшего её мужа и, яростно кивая на добродушные уговоры Анеллы, льерда Ланнфель залилась горючими слезами.
Вольник поднялся из — за стола, едва не повалив стул и не опрокинув посуду.
— Вы тут пообщайтесь, — предложил родителям, поудобнее устраивая на руках рыдающую супругу — Только потише. Прислуги спят уже, но мало ли… Вам, думаю, есть о чём поговорить. А я откланяюсь, с вашего позволения! У нас с супругой свои разговоры. Ну же, Эмми… прекрати реветь. Не рыдай, я сказал.
…Быстро миновав холл, и поднявшись наверх, со злостью пнул дверь в спальню.
— Эмелина, — прошептал, осторожно уложив жену в постель — Эй, Серебрянка! Чего ты воешь? Куда я тебя брошу? Спятила совсем? От тягости, что ли, мозги у тебя в кашу сварились?
Резко рванув с себя рубаху, обнажился по пояс, отбросив далеко в сторону куски ткани. Следом полетели и штаны, также превратившиеся в клочья.
Перекатив под смуглою кожей тугие, уже вполне звериные мышцы, дал ночному свету огладить проступившие по всему телу зеленоватые, плотные пластины.
— Я тебя не брошу, Эмми, — шипнул, облизнув губы раздвоенным языком, наваливаясь на жену всем телом, и легко разрывая шнуровку её платья — Просто отымею, как надо. Видимо, это единственный верный способ успокоить тебя, моя радость…
Глава 60
Упершись локтями в покрывало, Эмелина помогла супругу раздеть себя, резко поднявшись и всё ещё всхлипывая. Вздохнула глубоко и несколько нервно, когда его губы коснулись покрасневших её щек, собирая с них переливающиеся в ночном свете капельки слез.
— Миленький мой, — зашептала горячо, освобождаясь от остатков платья и прижимаясь к мужу всем телом — Я тебя, Диньер, никому не отдам! Обрыбятся все твои бабы, Приезжий! Всякие твои шлюхи… И та Саццифирова дочка приемная вместе с чёсом своим! Подметки ей драные, вшивого бродягу в постель ей, а не тебя. Ты мой! Только попробуй хоть глянуть на сторону… Убью. Ей, стерве, все космы выдеру, и с тебя семь шкур спущу. Вот так, Зверь!
Зажав коленями бедра супруги, льерд оскалился:
— Говори, говори. Эмми… Ты, как, впрочем и всегда, несёшь бред. Но именно ЭТОТ твой бред как маслом по сердцу. Он мне нравится, Серебрянка! И ты нравишься, особенно, когда лежишь передо мной голая и бредишь… Как в горячке. Вот, как сейчас. Иди ко мне.
Подсунув обе руки под спину супруги, он легко поднял с постели измученное истерикой и горящее страстью тело, послушное, ароматное и упругое, как праздничное тесто.
Эмелина застонала, протяжно и глухо, когда губы льерда коснулись кожи грудей и напрягшихся сосков. Откинув голову, магичка зажмурилась, не желая видеть ни стен, ни зашторенного, молчаливого окна, ни настенных, кряхтящих по старушечьи, часов, ни ночных, скользящих теней, скользящих по мебели и предметам, ничего…
Ничего не было нужно ей, ничего не имело значения сейчас. Явись теперь сюда даже Светлые Посланники, либо Темные Гонцы, так и все они остались бы незамечены, отторгнуты и неузнаны, начнись буря или война, и те прошли бы мимо, неуслышанные, а потом и вовсе пропавшие в пожаре, бушующего сейчас в супружеской спальне льердов Ланнфель.
— Люби меня, — выдохнула, потирая икрами ног о бедра мужа, ещё больше, ещё сильнее откидываясь назад — Как хочешь, что хочешь делай, только люби. Диньер… пожалуйста. Я прошу тебя, просто прошу!
Уже едва сдерживая себя, молчаливыми окриками успокаивал он бунтующую, ревущую, пульсирующую зрелостью плоть. Медлил, не брал того, что ему положено может быть, стараясь оттянуть, либо продлить сладостный момент, вожделенный миг проникновения. А может, не решался, внезапно взятый за горло извечным, глубинным, мужским страхом — опозориться перед любимой, не ответив в должной мере её желанию.
— Добавь «пожалуйста», Серебрянка, — прошипел, коротко касаясь кончиком языка розовых сосков, сминая груди ладонью — Попроси меня вежливо, и получишь то, чего тебе хочется.
Льерда Ланнфель дернулась всем телом ровно от удара. Прижав ноги к бедрам супруга, резко вдруг выпрямилась.
Посмотрела прямо в его потемневшие, изумрудные глаза своими, серебристыми, слегка расплывшимися, подняв на уровень взгляда вольника руку. Подушечки маленьких, напряженно растопыренных пальцев переливались изнутри оранжевыми огоньками, в середине же ладони вызревал уже довольно большой комок шаррха.
— Если ты, — начала шепотом, смыкая ноги в крепкое кольцо — Сейчас же не отымеешь меня без всех этих твоих дурацких штучек, морду тебе сожгу, Приезжий! Сильно не наврежу, а всё же недельку, другую проходишь аки опаленыш…
Надрывно выдохнув смех, перемешав его с утробным рыком и клекотанием, Зверь не дал угрозе сбыться.
Грубо раскидав ноги Пары, разрезал изумруды глаз огненными лезвиями полосок — зрачков.
— Вот же, — клекотнул уже и не горлом, а всей Настоящей Сутью — На, получи!
Рыча
