все большевики разделяли такую позицию. Так, например, старый социал-демократ и большевик Сергей Мицкевич, в 1918 г. приехавший из Саратова в Москву и занявший видный пост в Московском отделе народного образования, писал своему знакомому Ленину: «Я считаю, что нет ничего более нелепого и вредного для нас, как это пресловутое вскрытие... Это никого ни в чем не убеждает, распространяются легенды, что настоящие мощи прячут, а вскрываются поддельные. Озлобление же растет. Особенно это опасно в настоящий острый момент — мобилизации и наступления Колчака. Это ведь, кроме того, является нарушением принципа отделения церкви от государства. <...> Нужно срочно дать распоряжение о прекращении повсеместно этих актов и вообще против поступков, грубо нарушающих религиозные чувства населения: курение в церкви, нахождение в шапках в алтаре. Это проделывают нередко примазавшиеся коммунисты, нередко пьяные». На письме Ленин поставил резолюцию: «Курскому. Красикову».
Комиссар юстиции Дмитрий Курский на этом же письме оставил свой отзыв: «Я считаю, что Мицкевич находится в паническом настроении. Безобразия при вскрытии, конечно, недопустимы. Разубеждать старух, конечно, невозможно. Но имеются массы писем и сообщений с мест, что впечатление огромное не в пользу суеверий, а наоборот». В данном случае Курский был прав. Разубеждать бабушек было бесполезно, но то, что видели люди вместо мощей, вызывало в лучшем случае недоумение. При этом большевики, конечно, по подсказке «церковных большевиков» типа Галкина поступили хитро: мощи вскрывали не они, а представители духовенства.
Трудно отделаться от чувства глубокого омерзения, читая протоколы вскрытия реальных мощей, которые Церковь действительно сохраняла сотни лет, как, например, мощи Сергея Радонежского. Конечно, сами по себе «поддельные мощи» не могли в корне подорвать народную веру в Бога, но сильно дискредитировать Церковь и духовенство были способны, и власти умело этим пользовались, обращаясь порой и к Евангелию.
Вот, например, что писал председатель Вологодского губисполкома М. Ветошкин епископу Александру (Трапицыну) по поводу вскрытия мощей Феодосия Тотемского, обличая духовенство в сознательном подлоге и лжи: «Это ли проповедовал миру великий революционер, сын плотника из Назарета? Что бы сказал он, пламенный защитник бедноты, униженных и обиженных, жизнь отдавший за други своя, если бы он узнал, какой великий обман именем его будет твориться на земле? А что сделала церковь из его учения? Она обратила революционное учение наивно мудрого плотника на службу богатым и сытым мира сего, она сделала его предметом беззастенчивой эксплуатации народных масс и средством для обмана их». В письме вологодского большевика виден чистый антиклерикализм без всякой примеси антирелигиозности, наоборот, он умело использует народную религиозность в пропагандистский целях.
Кампания по вскрытию мощей была самой удачной антиклерикальной и антицерковной акцией за все существование Советской власти, ее итоги использовались в атеистической пропаганде вплоть до начала перестройки. И совершенно прав Григорий Федотов, когда писал, что для многих верующих результаты кощунственного вскрытия мощей были «тяжелым потрясением». Причем идеологическая составляющая этой акции менялась: вначале ее рассматривали как антиклерикальную («посмотрите, как попы вас обманывают»), потом как антицерковную («вас обманывает православная церковь») и, наконец, как антирелигиозную («если нет нетленных святых, то нет и Бога»).
Однако даже вскрытие мощей и антицерковная пропаганда не сильно помогли большевикам — Россия все равно оставалась верующей страной. Показательно, что даже в 1948 г. директор Музея истории религии В.Д. Бонч-Бруевич предупреждал своего коллегу о возможности эксцессов при известии о прибытии уже давно изъятых мощей в музей. «Никому их не показывайте и не разглашайте. Предупредите об этом всех сотрудников и скажите им, что эти предметы находятся под охраной государственной тайны со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я думаю вскоре от них избавиться. Выставлять их не нужно. Это возбудит религиозный фанатизм верующих, оскорбляющихся в своих религиозных чувствах, и даже получит обратное действие». Далее Бонч-Бруевич сообщал, что и в московском музее были случаи поклонения, и «тут высказывались вслух против поношения святынь»; он напоминал, что и сейчас «религиозный фанатизм огромен» и никому не нужно позволять задевать религиозные чувства, и «эти мои слова должны относиться равно ко всем религиям, в том числе и католической».
Сам Бонч-Бруевич — один из немногих выживших старых ленинцев тонко чувствовал запросы эпохи и господствующие умонастроения. Времена глумлений, считал он, прошли, и даже в запасниках музея мощи могут представлять политическую опасность: там же есть и мощи Александра Невского, который упоминался Сталиным как один из наших «героических предков», и не лучше ли по-тихому вообще закрыть эту тему. Действительно, старый большевик, знакомый с вопросами народной религиозности не понаслышке, Бонч-Бруевич не напоминал уже покойного Емельяна Ярославского и, видимо, не считал допустимым издеваться над чувствами верующих. Конечно, он не мог себе представить, что времена Емельяна Ярославского скоро вернутся и «мощи» снова будут затребованы для антирелигиозной агитации, впрочем, ему уже было не суждено дожить до этого.
Побывавший в Советской России осенью 1920 г. писатель Герберт Уэллс писал в своей знаменитой книге — «Россия во мгле»: «Десять тысяч крестов московских церквей все еще сверкают на солнце. На кремлевских башнях простирают крылья императорские орлы... Церкви открыты: толпы молящихся усердно прикладываются к иконам, нищим все еще порой удается выпросить милостыню. Особенно популярностью пользуется знаменитая часовня чудотворной Иверской Божией Матери возле Спасских ворот; многие крестьянки, не попавшие внутрь ее, целуют ее каменные стены. Как раз напротив нее на стене дома выведен в рамке знаменитый ныне лозунг “Религия — опиум для народа”. Действенность этой надписи снижается тем, что русский народ не умеет читать. У меня произошел небольшой, но забавный спор насчет этой надписи с г. Вандерлипом, американским финансистом. он считал, что она должна быть уничтожена. Я находил, что ее стоит сохранить как историческую реликвию, а также потому, что веротерпимость должна распространяться и на атеистов».
Конечно, Уэллс не мог знать, что данная надпись сделана именно в начале революции, он мог так подумать, глядя на толпы богомольцев вокруг Красной площади, считая, что антирелигиозный проект большевиков не прошел, но надпись будет интересна будущим историкам. И его верующий оппонент считал, что вера победила и цитата Маркса должна быть уничтожена, не вводя в соблазн население Москвы. Они не знали, что все еще только начинается и что вскоре и тысячи крестов над московскими церквями, и орлы над башнями Кремля, и Иверскую часовню можно будет увидеть только на старой фотографии, впрочем, как и надпись «Религия — опиум для народа».
Заключение
До революции практически вся власть в Церкви сосредоточивалась в руках черного духовенства. Сделать быструю карьеру в духовном ведомстве было практически возможно только с принятием
