не так, — ответил судья Кардозо в своем отрицательном заключении. Он писал: «Вне всяких сомнений, природа автомобиля предупреждает о вероятной опасности, если его конструкция имеет дефекты. Этот автомобиль был предназначен для движения со скоростью 50 миль в час. Если его колеса не были бы надежными и прочными, травма была бы почти наверняка. Он представлял собой такую же опасность, как и неисправный двигатель для железной дороги. Ответчик знал об этой опасности». Кардозо также отметил, что компания, поставляя дилерам автомобили, очевидно, знала, что они предназначены для конечной продажи автомобилистам, и что любые утверждения об обратном глупы и «несущественны». Он добавил: «Прецеденты, взятые из времен путешествий на дилижансах, не соответствуют условиям сегодняшних поездок. Принцип, согласно которому опасность должна быть неминуемой, не меняется, но меняются вещи, на которые распространяется этот принцип. Они становятся такими, какими их требуют потребности жизни в развивающейся цивилизации».
Кардозо был также одним из первых американских юристов, который четко сформулировал, что то, что является юридическим правонарушением, не обязательно является моральным правонарушением, и что этот факт необходимо учитывать, например, при оценке преступлений невменяемых. Кардозо был тем юристом, который всегда искал пути, по которым законы, как они были написаны, были либо слишком расплывчатыми, либо слишком универсальными. Так, например, дело упаковщика сигар по фамилии Гриб, который, выполняя поручение своего работодателя, доставлял ящик с сигарами заказчику и, споткнувшись о лестницу, упал. Несчастный случай оказался смертельным, но, поскольку мужчина доставлял ящик в нерабочее время, его работодатель утверждал, что его вдова и дети не имеют права на обычные выплаты в связи со смертью, предусмотренные Законом о компенсации работникам. Работодатель настаивал на том, что мужчина не был легально занят в ночное время. Эта позиция была поддержана судом низшей инстанции.
Но, как отметил судья Кардозо в своей отмене:
Услуги Гриба, если бы они оказывались в рабочее время, были бы случайными по отношению к его работе. Чтобы отменить это решение, необходимо признать, что услуги перестали быть случайными, поскольку были оказаны в нерабочее время. Этого нельзя допустить. Закон не требует, чтобы работник работал, ориентируясь на часы. Услуги, оказанные в духе полезной лояльности после закрытия, имеют такую же защиту, как и услуги трутня или отстающего. То, что Гриб взялся сделать с одобрения своего работодателя, было такой же частью бизнеса, как если бы это было сделано под полуденным солнцем. Если такая услуга не является случайной по отношению к работе в смысле данного закона, то лояльность и полезность заслужили плохое вознаграждение.
При всей ясности мышления и четкости суждений он оставался чрезвычайно скромным человеком и часто высказывал невысокое мнение о себе. Однажды, принимая от одного из университетов почетную степень доктора права, он назвал себя «просто заскорузлой посредственностью». Когда его спросили, что он имеет в виду, он сказал: «Я говорю «неутомимая посредственность», потому что простая посредственность далеко не уйдет, а неутомимая может пройти довольно большое расстояние». Это было примерно настолько великодушно по отношению к себе, насколько он позволял себе, хотя однажды он дошел до того, что назвал себя «судебным эволюционистом». Он оставался одиноким, угрюмым человеком, который принимал гостей — с сестрой Нелл в качестве хозяйки — только тогда, когда это казалось ему совершенно неизбежным, и проводил свободное время за чтением поэзии, изучением права или — для редкого развлечения — за изучением итальянского языка и игрой в джентльменский гольф.
Много времени он уделял ответам на письма. На каждое полученное им письмо — даже в качестве судьи Верховного суда — он отвечал лично, причем от руки. Он писал красивым плавным почерком. Одним из его друзей на протяжении всей жизни была миссис Лафайет Голдстоун, и во всей его длительной переписке с ней, продолжавшейся более двадцати лет, сквозит тоскливый, самонадеянный дух меланхолии. Когда в 1914 г. он был назначен членом апелляционного суда штата Нью-Йорк, ему пришлось некоторое время проводить в Олбани, и он всегда относился к этим «изгнанникам», как он их называл, так, как будто Олбани был островом Дьявола. Годы спустя, после назначения в Верховный суд США, он снял квартиру в Вашингтоне, и его взгляд на столичную жизнь был столь же удручающим. Из своей квартиры на Коннектикут-авеню, 2101, он в характерной манере писал миссис Голдстоун: «Бланк письма говорит сам за себя. Увы! Я тоскую по старым сценам и старым лицам. Квартира прекрасна, но сердце мое далеко». В следующем году он писал: «Я чувствую себя изгнанником, как никогда раньше -.... [Нью-Йорк], в великом городе идут выборы, и я обречен не принимать в них никакого участия. «Повесься, храбрый Крильон», — сказал Генрих IV после великой победы. Удавись, храбрый Крильон, мы сражались под Аржересом, а тебя там не было».
О жизни в Вашингтоне он писал: «Я называю себя Ганди, уродливым старым святым — или, по крайней мере, мнимым святым, — которому верующие воздают почести. Они приходят сюда в огромном количестве, молодые и старые, глупые и умные, одни, чтобы поглазеть, другие, чтобы поговорить». Среди умных был Ирвин Эдман: «Какой он восхитительный юноша!»
Его кумиром был Оливер Уэнделл Холмс, которого он сменил на посту члена Верховного суда. После встречи с Холмсом в Беверли, штат Массачусетс, Кардозо писал: «Холмс — гений и святой, в нем достаточно озорного дьявола, чтобы святость не была обременительной, но все же, я думаю, он святой и, несомненно, гений». Однако замкнутость и стеснительность самого Кардозо мешали ему во время визита, и в очередном письме к миссис Голдстоун он сказал: «Хотел бы я говорить свободно, как Вы. Меня просто парализует, когда я прихожу к незнакомым людям, которыми я восхищаюсь и которых почитаю. Но старик прислал мне весточку, что он умоляет меня посетить его, и что я мог сделать? Мой друг, Феликс Франкфуртер, который хорошо его знает, отвез меня туда из Бостона и обратно в гостиницу». Какое эгоцентричное письмо! Мне стыдно за него....».
Когда Холмс умер, Кардозо написал: «Холмс был великим. Дело его жизни было завершено, но он остался великолепным символом. Мир стал беднее без него. Я был последним, кто посетил его перед тем, как он лег в постель».
Кардозо был способен на мягкий юмор. Однажды, после посещения нью-йоркского музея Метрополитен, он написал: «Почти сразу же после входа в музей нас встречают два гигантских чучела фараона Исхода, подарок египетского правительства, привезенные из храма в Луксоре и выполненные каким-то египетским скульптором около 1250 года до н.э. Если бы чучела могли видеть, они бы, наверное, догадались,
