он и был самым счастливым. Люди, вещи перестали прятаться от него во мраке и день ото дня все четче и определеннее принимали свои привычные формы. Выздоровление шло так успешно, что врачи обещали выписать Федора Максимовича через неделю домой. И врачи сдержали бы свое обещание, если бы не одно прискорбное обстоятельство.
Как-то утром, когда Федор Максимович, пробудившись ото сна, лежал, мечтая о будущем, санитарка ввела в палату не совсем обычного гостя. Это была тетя Дуся, курьер из отдела кадров. Тетя Дуся поздоровалась, для порядка поохала, но, убедившись, что больной хотя и осунулся, но чувствует себя хорошо, с присущей курьерам деловитостью («Мне еще семь срочных пакетов разнести нужно») заспешила:
— Я к вам от зам. директора завода Горшкова. Сначала он велел передать вам вот это, — сказала тетя Дуся и протянула Федору Максимовичу коробку с шоколадным набором.
Подарок растрогал больного.
— Молодец Горшков, вспомнил.
Федор Максимович развязал ленточки и протянул коробку тете Дусе. Та угостилась, поблагодарила и сказала:
— А во вторую очередь товарищ Горшков велел передать вам под расписку вот это…
И тетя Дуся вытащила из разносной книги вчетверо сложенный приказ. Что было написано в этом приказе, больной даже не запомнил. Его ошеломило, ожгло одно слово: «Уволить».
— Как?! За что?
Федор Максимович хотел прочесть приказ вторично и не смог. Буквы закачались, поплыли. Он потер глаза, но это не помогло. И вот с таким трудом восстановленное зрение в результате нервного потрясения снова отказывалось служить человеку. И из-за чего? Из-за какой-то глупой бумажки.
Виктория Викторовна, врач больницы, была так возмущена происшедшим, что немедля помчалась на завод. Этому врачу хотелось ворваться в кабинет зам. директора по кадрам и отхлестать его по щекам. Но врач сдержалась.
— Я из больницы, — сказала она, беря себя в руки. — Пришла по поводу больного Кириллова Федора Максимовича.
— Да, да. Слышал. Очень жаль, — стал сокрушаться зам. директора.
— Человек был уже на полпути к выздоровлению. А вы вместо того, чтобы морально поддержать его, устроить временно на более легкую работу, состряпали приказ: «Уволить».
— Полпути отдел кадров не устраивает, — сказал Горшков. — У нас производство, а не богадельня.
Горшков говорил «производство» и лгал, ибо каждое наше производство живет и действует во имя любви к человеку. А вот Горшков не любил людей. Горшков уволил Кириллова, не только не справившись о состоянии его здоровья, но даже не узнав как следует, кто он, этот самый Ф. М. Кириллов. Горшкову повнимательней полистать бы трудовую книжку Федора Максимовича, и он нашел бы здесь много любопытного. К примеру, он увидел бы, что в графе «образование: низшее, среднее, высшее (нужное подчеркнуть)» сначала было подчеркнуто «низшее», потом «среднее» и, наконец, «высшее». Был Кириллов чернорабочим — стал инженером. В заочный институт Федор Максимович поступал, имея уже двух внуков. Он сам посмеивался над собой, говоря: «Если человек в пятьдесят лет начинает учиться пению, то петь ему придется только на том свете».
Кириллов учился сам и учил других. В прошлом году заводская многотиражка подсчитала: за тридцать лет работы на заводе Федор Максимович обучил 240 человек токарному делу. Кстати, когда-то учеником Федора Максимовича был и нынешний директор завода Нестор Иванович Бабаханов. И вот такому человеку, как Кириллов, в тяжелый час его жизни не оказалось на родном заводе места.
Вся эта история так сильно возмутила друзей Федора Максимовича, что группа токарей во главе с Калей Сазоновой отправилась на прием к самому директору. А тот от удивления только развел руками:
— Нервное потрясение у Федора Максимовича? Когда? С чего?
Директор тут же вызвал к себе Горшкова.
— Вы что, уволили Кириллова?
— Да, самым гуманным образом. Отдел кадров учел нетранспортабельное состояние старшего мастера и решил не мучить его излишним вызовом в заводоуправление. Уведомление об освобождении с работы мы послали Кириллову с нарочным прямо в больницу.
— Уведомление в больницу… Да вы сошли с ума! Вместо того чтобы проявить к этому человеку чуткость…
— Как же, Нестор Иванович, чуткость была. Отдел кадров купил Кириллову коробку с шоколадным набором. Мы купили бы и вторую, да бухгалтерия не отпустила дополнительных средств.
Директору было совестно перед токарями за Горшкова.
— Виноват я перед вами, товарищи, — сказал он. — Недоглядел. Понадеялся на аппарат. Думал, сидит у нас на кадрах Горшков, он сделает все, что надо.
— На кадрах не нужно сидеть, — заметила Каля Сазонова, — кадрами должен руководить человек с умом и сердцем.
— Верно, — согласился директор и добавил: — А за Федора Максимовича не беспокойтесь. Я сегодня же поеду к нему и извинюсь.
И директор сдержал свое слово. Он поехал в больницу и извинился за Горшкова. Обидно, что директор не принес своему учителю извинения и за себя. А ведь было за что. Если бы товарищ Бабаханов сам с большим вниманием относился к людям, то ни один бюрократ на заводе не посмел бы маскировать черствость и бездушие показной коробкой с шоколадным набором.
1955 г.
Хвосты и копии
— Следующий!
В комнату входит мужчина. Старенький. Сгорбленный. В комнате три стола. Около каждого стул. Мужчину приглашают сесть. Он кряхтит, а не садится. Мужчина слышит за своей спиной нетерпеливое дыхание очереди и просит:
— Пожалуйста, поскорей!
Чтобы снять копию со свидетельства о браке, заверить ее печатями, зарегистрировать в книге исходящих бумаг, три сотрудницы тратят пять минут. Как будто бы немного, а поток посетителей тем не менее не иссякает. В нотариальной конторе с утра до вечера длиннющий хвост. Он начинается у стола Татьяны Степановны Павленко, тянется через две комнаты и два коридора и оканчивается где-то у входной двери. Мне нужно взять справку у старшего нотариуса. Но попробуй пройди к ней. Вход в комнату Татьяны Степановны только в порядке живой очереди. Вчера я был в этой очереди сорок пятым. Сегодня пришел пораньше, а у двери до меня двадцать три человека, и почти все требуют заверенных копий со свидетельства о браке, кричат: скорей, скорей!
Что случилось? Отчего такая спешка? Может быть, ЦСУ проводит экстренный переучет всех женатых, вдовствующих и разведенных? Оказывается, ничего подобного. Сведениями о семейном состоянии трудящихся интересуются не органы статистики, а совсем другие учреждения и организации.
У работницы Носовой заболел десятилетний сын Алеша. Мать везет ребенка в полушкинскую больницу. И хотя этот ребенок записан в паспорте у матери, больница требует нотариальные копии с двух документов: со свидетельства о браке матери и со свидетельства о рождении сына.
Паспорту не верят не только администрация больницы, но и сотрудники райсобеса. У работницы Назаровой не один сын, а семь, и ей
