их?»
Не один перстень. Два.
– К тому времени, когда мы добрались сюда, этот Гиллас уже погиб. Вероятно, был убит моей матерью. Но если он мертв, то она не могла скрыться с острова. Когда второй перстень обнаружился на Гирии, я была, как ты можешь представить, поражена, не стану скрывать. Очень сердита, удивлена ее хитростью. Оресту, конечно, ничего не оставалось, кроме как пойти по следу: слишком много людей знало, что след ведет именно туда, и пусть даже он не нашел бы ее, но необходимо было по меньшей мере показать всем, что он готов бросить вызов самим богам, пытаясь поймать ее. Он не мог сидеть и ждать, пока она снова появится на Итаке: терпение несвойственно героям. А вот я могла. Несколько дней я даже отчасти верила в твою придумку, но потом подумала: это же Пенелопа, жена Одиссея, самого хитрого человека в Греции – так говорил мой отец. И как хорошо он выбрал себе жену. Она сестра моей матери. Может быть, моя мать и обижала тебя в детстве, она ведь дочь Зевса, но она всегда говорила, что ты умная. Умная утка Пенелопа. Умная уточка. Скажи мне, сложно ли быть на этом острове царицей?
– Очень, – кивает Пенелопа, а вода танцует вокруг ее пальцев.
– Очень сложно, да. Я бы хотела однажды быть царицей, но не такой, как моя мать. Она всем показывала, что она царица. Ей нравилось, когда ей кланялись, ей нравилось смотреть, как ломаются великие мужи. О, она могла уничтожить мужчину, если хотела! Мстя за все годы, за тысячи мелких унижений, она спускала с цепи свой гнев, и это было… наверное, можно сказать, что это было великолепно. Она так осмелела, что даже не прятала Эгиста. Они с ним… Иногда он щипал меня за щеку. Обещал, что будет меня любить. Не знаю, что он имел в виду. Не знаю. Я не буду такой царицей. Если уничтожу человека, он не будет знать, что это мое имя надо проклинать всю дорогу до Аида.
Пенелопа поджимает губы, но ничего не отвечает. И я, и она сомневаемся, что Электра воплотит свое стремление, хотя, может быть, пройдет время, и я смогу смириться с ее надеждами, с тем, что последние царицы Греции способны быть царицами только втайне, что их пламя будет ярким, сияющим – и скрытым в опущенных глазах. Это больно, очень больно, так больно – я и не знала, что в моем сердце еще осталась кровь, которой оно может истекать. Мои царицы, мои дочери, моя душа, будьте со мною, восклицаю я, будьте со мною, будьте моим светом, моей местью, моей молитвой, мои царицы!
Они не слышат меня. Я давно научилась не говорить громче шепота.
– Я восхищаюсь тобой, сестра, честное слово, – задумчиво произносит Электра. – Ты играешь в очень сложную игру. То, как ты обходишься с женихами, я запомню навсегда, особенно историю с ткацким станком. Я многому научилась, наблюдая за тобой. Но довольно. У нас нет времени. С этого мига твоя безопасность зависит не от твоей хитрости, а от моей милости. Только добрая воля моего брата удержит твое маленькое царство от хаоса, а твоего сына – от жестокой гибели от рук этих голодных мужланов. Если мы отберем ее – если мы всем расскажем, что Итака более не находится под защитой Микен, – ты не продержишься и месяца. Если вас не перебьют женихи, то перебьет Менелай. Я надеюсь, это стало тебе сегодня понятно.
– Совершенно понятно, сестра, – отвечает без горечи Пенелопа. – И спасибо тебе за откровенность.
– Не правда ли, приятно хоть иногда поговорить прямо? Ведь так и должны говорить царицы, – произносит задумчиво Электра. – Может быть, так мой отец говорил с твоим мужем?
О да, Агамемнон думал, что именно так разговаривает с Одиссеем. Он, может быть, даже думал, что Одиссей честно отвечает ему. Это был один из многих-многих недостатков Агамемнона.
– Итак, – Электра садится прямо, обхватывает руками колени, – все сыграли свою игру. Ты отправила моего брата за тридевять земель, а я не стала препятствовать, чтобы ты спасла лицо, а он – честь, чтобы создать историю, достойную поэтов, покуда не придет время завершать это дело. Время пришло, и вот конец дела. Мы договорились?
Пенелопе иногда снится, что она море и у нее в сердце течения, которые могут двигать затонувшие города, которые меняют направление в тишине и не чувствуют волнения и бурь, сотрясающих поверхность.
– Договорились? – переспрашивает она. – Мне показалось, мы не вели переговоров.
– Нет, – соглашается Электра, – не вели. Я надеюсь, в грядущие годы это не омрачит нашей дружбы. Я бы очень хотела, чтобы однажды мы подружились.
У Электры нет друзей. Ее мать ревниво относилась к настоящей любви, если та вдруг возникала рядом с ее странной, хмурой дочерью. Теперь, когда мать мертва, Электра поклялась найти друга, несмотря ни на что, но она не знает, ни что такое дружба, ни как привить ее своему сердцу. «Царицы, мои царицы, – шепчу я, – давайте будем держаться вместе, связанные тайнами и тенями, мои прекрасные царицы».
– Я хотела… хотела спросить. Вот это… ты защищаешь свое царство, но защищать ее?.. Зачем это делать царице?
– Ты хочешь знать почему? Почему я отправила твоего брата на Гирию, поставила все на кон, чтобы защитить твою мать?
Электра сглатывает и кивает.
Пенелопа обдумывает это, пытаясь распутать клубок мыслей, отцепить правду от неуверенности. Когда она начинает говорить, ее слова, словно камни, падают на мое разбитое сердце.
– Когда она умрет, в Греции больше не останется цариц. Знаю, что я… Но то, как я правлю, люди видеть не должны. Елена… и я знаю, что и ты… Но даже если ты выйдешь замуж за мудрейшего, добрейшего человека на всех островах, его слуги будут мужчины, его советники будут мужчины, голоса, говорящие ему, как быть мужчиной, будут исходить от мужчин, которым их отцы, а тем их отцы объясняли, что быть мужчиной – значит управлять. Что быть мужчиной – значит стоять выше, обладать качествами господина, которыми женщине обладать не суждено. Ты никогда не будешь царицей, Электра. Не будешь такой, как твоя мать. Что бы ты ни делала. Мы воспитали слишком много сыновей, которые никогда не поймут нас. Клитемнестра последняя из нас. Она не заслуживает смерти.
Электра думает об этом замерев, как будто ее коснулся холодный ветер. Потом качает головой, отбрасывая мысль, которую неспособна понять, не хочет понимать, не может не понять. И миг уходит, как будто эти слова не были сказаны, как будто правда не прозвучала в темноте, а мои слезы – лишь лунный свет и замерзшая роса.
– Я знаю, что моим другом быть трудно, – выпаливает она. – Но если все будет так, как я задумала, я буду обладать очень
