Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Я хотел, чтобы и Настя рассказала мне о себе, но мне казалось, что будет неправильно спрашивать Её об этом. Нельзя просить человека поделиться самым сокровенным: когда придёт время, он сам всё расскажет. Если же время не придёт, значит, он был к этому не готов.

– Ты действительно хочешь это узнать, Василий? – спросила Она.

– Конечно, – кивнул я. – Ведь это же Ты.

– И я такая именно благодаря всему, что со мной было.

Я ничего не ответил. Мы оба понимали это.

– Если считаешь нужным.

– Мой отец был художником, – произнесла она ровным голосом. – Не таким, как Дали или Пикассо, – он был реалистом, но эту реальность подавал через собственное восприятие, как, впрочем, и любой художник. К сожалению, его восприятие не было близко большинству потенциальных покупателей, и работы отца не пользовались спросом. Художники обычно начинают пить из-за того, что их таланты не признают, но отцу было безразлично, что думают все остальные. Именно поэтому он не стремился рисовать то, что люди хотели увидеть. Именно поэтому мы жили весьма стеснённо. Денег хватало на еду, одежду из секонд-хэнда, на холсты, кисти и краски. Когда мне было тринадцать лет, я узнала, что он болен, но денег на лечение у нас не было. Мать умоляла его нарисовать что-нибудь «стоящее», что-нибудь, что понравится людям, что можно будет продать и найти деньги на операцию. Но отец сказал, что времени осталось слишком мало, а сделать нужно слишком много. На протяжении двух месяцев он почти не отходил от мольберта и написать около сорока картин. Все эти картины ему удалось продать, и у нас появились деньги на лечение, но отец сказал, что уже слишком поздно. На следующий день он умер, строго отложив из заработанных денег сумму на самые скудные похороны, а остальное оставил нам.

Через год мама познакомилась с одним поэтом, который вскружил ей голову и позволил забыть про папу. Очень скоро они поженились, мама уже была беременна от него.

Когда мне было пятнадцать, я стояла перед зеркалом у себя в комнате в одном нижнем белье и отметила, что становлюсь сексуальной. В этот момент мамин муж вошёл в комнату и тоже это отметил. Я не очень понимала, что происходит, но это было явно не так, как я представляла себе свой первый раз. Мама всё знала, но у них уже был ребёнок, и она просила меня не расстраиваться. Когда у меня несколько недель не начинались месячные, я купила тест, который показал две полоски. Самым неприятным и самым ужасным событием в моей жизни был аборт. Мне сказали, что у меня очень низкие шансы забеременеть. Я рассказала об этом маме, а она – своему мужу. На следующий день, уходя на работу, он зашёл ко мне и поздравил меня. В этот момент я поняла, что одним разом это не обойдётся: теперь он будет делать это снова и снова. Как только за ним закрылась дверь, я собрала вещи и ушла из дома.

Какое-то время кантовалась у подруги – затем нашла работу и сняла комнату. Потом я поступила в ГИТИС, но поскольку у меня была московская прописка, общежитие мне не дали. Я начала рисовать карикатуры и писать статьи для пары журналов. Этих денег и стипендии хватило, чтобы снять эту квартиру.

Я быстро поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы переживать о прошлом, что будущее не наступило, а значит, его вовсе не существует. И жила одним днём, не задумываясь о будущем, пока 28 марта в мою дверь не позвонил один красивый парень с чистым сердцем и весь в крови.

В конце августа, как это иногда происходит, случился первый за лето холодный день: температура бестактно опустилась до двенадцати градусов, по улице туда-сюда периодически проходил дождь, а мы сидели на широком подоконнике в нашей кухне, пили какао и обсуждали Рождество.

– А давай через пару лет, когда у нас будут деньги, мы встретим Рождество и Новый год в Питере, – предложил я.

– Зачем ждать пару лет, Вась? Давай не будем откладывать на несколько лет и поедем в этом году.

– А на что мы поедем?

– Придумаем. Заработаем, займём, как-нибудь выкрутимся.

– Ну, занимать денег, чтобы поехать в отпуск, – не лучшая затея, – отметил я.

– Нельзя жить вечным «потом». А вдруг завтра мне на голову свалится кирпич, и всё на этом закончится?

И мне тут же стало стыдно за свои слова. Я должен был придумать, как заработать денег, но мы должны были провести Рождество и Новый год в Питере. Тем не менее, чтобы увести беседу в другое русло, я возмутился:

– Что за вздор? Это была бы слишком банальная смерть для тебя. В ней нет ровным счётом ничего поэтического.

– Смерть всегда ужасна своей банальностью, – серьёзно сказала Настя. – Исход всегда один, а какой бы ни была его форма, в нём никогда нет ничего поэтического.

– Ты права, – согласился я. – Смерть всегда отвратительна.

– Не отвратительна, нет. Просто банальна. Но поскольку она не так часто случается с людьми близкими, многие находят её трагичной.

– А ты разве не находишь?

– «Умрёшь. Начнёшь опять сначала. И повторится всё, как встарь», – процитировала Она.

На следующее утро Настя вошла в кухню в тот момент, когда я разливал в чашки свежесваренный кофе. Вопреки обыкновению, она была одета: джинсы, джемпер, носки. По привычке я прикурил сигарету и протянул её Насте, однако она отказалась.

Впервые за всё время нашей совместной жизни Она изменила привычке курить за утренним кофе. Я внимательно посмотрел в любимые синие глаза, чтобы разглядеть в них, в чём дело.

– У меня задержка уже на неделю, – сказала Она, отпив кофе из чашки.

– А у тебя… ну, раньше…

– На день, на два максимум.

Мне, конечно, было семнадцать лет, и это были мои первые отношения, но я прекрасно понимал, что это значит. Настя молча допила кофе и направилась в сторону прихожей.

– Ты куда?

– В аптеку.

– Подожди!

Я последовал за Ней в прихожую, где Она уже натянула кеды.

– Послушай, я очень хочу, чтобы Ты знала, – я говорил, возможно, сбивчиво, но эти слова шли из самого сердца. – Я хочу быть с Тобой всегда. И я хочу, чтобы Ты была матерью моих детей. Я, конечно, не думал, что это случится так скоро, но если Ты сейчас беременна, я буду счастлив через девять месяцев нянчить нашего сына… даже, если это будет дочка.

Её глаза засветились в полумраке гостиной, обдав меня солнечным светом, который Настя всегда несла с собой. Она крепко обняла меня, затем поцеловала с такой нежностью, словно я сказал что-то необычное.

Затем Она повернула ключ в замке и перед выходом произнесла:

– Я люблю тебя.

Глава 4. Рагнарёк

Мне так и не удалось узнать число полосок на Настином тесте, – этому помешал кусок штукатурки, беспардонно проломивший ей голову. Она так торопилась узнать, действительно ли беременна, что на обратном пути из аптеки срезала путь, пройдя под той частью нашего дома, где шла реставрация фасада, и обвалившийся кусок штукатурки надменно нарушил наши планы на жизнь. В Настином случае – абсолютно. Ведь говорят же: поспешишь – людей насмешишь.

Как рассказывал наш дворник, умерла она сразу: когда он подбежал к ней, багряная кровь стремительно расползалась вокруг её огненных волос.

Настя умерла.

Она умерла, но Вселенная продолжала существовать. Как же так? – ведь Она и была вся Вселенная, всё её наполнение и главная движущая сила. Как может быть, чтобы она умерла? Случившееся было фактом, спорить с ним было бессмысленно, и всё-таки я поспорил.

Я знал, что на самом деле Настя продолжает жить: я чувствовал это. Всякий раз, когда Настя была рядом, меня словно