Силакова. Трудно было смотреть в его глаза.
– Баллон, Вася, – сказал я. – Понимаешь баллон припрятанный. Я со следователем говорил…
Силаков отчаянно смутился, несчастные глаза его заметались.
– Да я… Мы жили плохо. Я хотел раньше продать его, если честно, а деньги отцу отдать. Правда! А как выпили тогда… В голове как замкнулось что-то. Я правда не хотел…
Я смотрел на него теперь спокойнее, чем в первый раз. И заметил, что как-то автоматически гашу чувство слишком острого сопереживания. Я боялся своих чувств, не хотел их. Удивительно, что и Силаков вел себя по-другому. Он был сдержаннее.
Силакова увели, а следом за ним Ангелина Степановна привела Ромашкину. Девчонка лет пятнадцати, маленькая, рыженькая, с веснушками. Живая, бойкая. Она держалась очень легко, естественно, как будто встретились мы не в тюрьме, а в кабинете школы.
– Как ты здесь оказалась, Тамара? – спросил я.
– А просто, – ответила она, улыбаясь лукаво. – Оказаться здесь просто. Очень даже.
– Что значит просто? – спросил я без улыбки.
– А! – она махнула рукой. – Не повезло, вот и все.
– Но за что ты все-таки?
– А, за воровство! – она опять махнула маленькой своей ладошкой. – Подумаешь, пару кофточек унесла у богатой. Ну, часы еще. Другие вон по скольку воруют, а не попадаются. Пусть! Отсижу два года, подумаешь.
– Сейчас-то тебе сколько?
– Шестнадцать, а что?
– Да нет, ничего. Ты со скольких лет с мальчиками встречалась? – спросил я с неожиданной для самого себя легкостью.
– Встречалась с детства, а живу с тринадцати, – бойко отрапортовала она, глядя весело и совсем не стесняясь.
– Ну, и ты считаешь, что это нормально? – спросил я совсем уж глупо.
– Конечно, нормально. Лучше, что ли, когда в 25 лет в старых девах ходят? С ума сходят постепенно, на стенку лезут. А потом засыхает все.
Ого! Вот так девчонка.
– А ты… В семье-то у тебя как? Отец, мать есть? – спросил я, ощутив, что смущен я, а не она, и поскорее уходя от темы.
– Мать есть, – с той же живостью ответила Тамара. – А отец тю-тю, скрылся в неизвестном направлении.
И она опять заулыбалась во весь свой рот. Что-то было в ней от веселого, живого котенка.
– Скажите, а зачем вопросы эти, а? – спросила она вдруг, глядя золотистыми, широко распахнутыми глазами.
– Видишь ли… – замялся я, не найдя, что ответить. – Мы думаем, как сделать, чтобы… – Я опять к собственному своему удивлению ощущал неестественность своих слов и тона. – Мы думаем, как помочь вам, ребятам и девочкам, чтобы… Чтобы лучше стало, понимаешь. Чтобы вы здесь не оказывались.
Тамара едва дала мне договорить. С добрым, даже каким-то материнским выражением лица она смотрела на меня и, похоже, чувствовала мою растерянность.
– А чем вы поможете? – тотчас заговорила она, едва я замолчал. – Судей, что ли, не будет? Или следователей, милиции? Или деньги у всех будут, а не только что у богатых. Попалась, так сиди, все правильно. Что ж поделаешь. А потом… Хочется ведь, никуда не денешься.
Она пожала плечами, посмотрела этак лукаво и мило улыбнулась.
В комнату вошла Ангелина Степановна. С некоторым беспокойством она посмотрела сначала на Ромашкину, потом на меня.
Тамара едва заметно подмигнула мне и с трудом сделала серьезное выражение лица.
– Ну, как? Все у вас? – спросила Ангелина Степановна.
– Да, – сказал я, хотя, конечно, это было не все. – Спасибо. До свиданья, Тамара. Всего тебе наилучшего.
– Спасибо, до свиданья, – церемонно ответила Ромашкина, наклонив голову, встала и пошла вслед за Ангелиной Степановной.
– Я сейчас вернусь, подождите меня здесь, – сказала Ангелина Степановна, пропуская Ромашкину вперед и выходя вслед за ней.
Удивительно светлое какое-то впечатление осталось у меня от девчушки. Хотя и печальное, разумеется.
Вернулась Ангелина Степановна.
– Ну, что, теперь в камеру пойдете к девочкам? – спросила она.
– Да, – ответил я. – Если можно.
И опять направились по длинным коридорам.
– Ну, как вам Ромашкина? Улыбалась наверное без конца? – спросила Ангелина Степановна. – Она всегда паясничает.
– Да, – сказал я. – Но вообще-то она неплохая девчонка, по-моему.
– Все они неплохие, – вздохнув, согласилась Ангелина Степановна. – Только вот мест для них у нас здесь не хватает. Молодая девчонка, девочка, можно сказать, совсем и – тюрьма. Подумайте только. Вдумайтесь. Им в куклы еще играть, а они у нас за решеткой сидят. Да ведь эта Ромашкина и на самом деле не подарок. Воровала ведь. У нее и мамочка такая же. Две судимости, обе за воровство… Ну, вот в эту камеру, пожалуй, зайдите.
Она остановилась перед одной из дверей. Часовой отомкнул замок.
– Минут десять, не больше, хорошо? – продолжала Ангелина Степановна. – Мне уйти надо скоро. Я за вами вернусь… Здравствуйте, девочки! – сказала она, войдя в камеру. – Этот товарищ – от Горкома комсомола, журналист. Хочет поговорить с вами. А Иванова и Васина где?
– В мастерских, – быстро ответила черноволосая худенькая девушка.
– А, ну, ясно. Двое вас. Ну, ничего, поговорите. Я скоро вернусь.
Ангелина Степановна вышла.
Камера была четырехместная, небольшая. По стенам двухэтажные нары, как и у мальчиков. Одна из девушек темноволосая, худенькая, стройная и, пожалуй, красивая. Ее большие серо-голубые глаза смотрели очень серьезно и растерянно. Чувствовалось, что она очень нервничает, вздрагивает даже. Я старался быть спокойным, но ощутил вдруг, что у меня как-то странно задергалось веко на левом глазу. Вторая девушка, русоволосая, тихая, сидела неподвижно и безучастно. Едва дождавшись первого вопроса, темненькая тотчас начала рассказывать о том, за что ее арестовали. Суда еще не было, она под следствием. Сбивчиво, блуждая жалобными глазами и вздрагивая, она поведала, как связалась с парнями, думая, что они «порядочные», а они «пристали» к кому-то на улице, пригрозили ножом, ограбили, она была тут же, милиционеры взяли ее вместе с ребятами. Судить ее будут за соучастие в грабеже.
Мне передалась ее нервозность. Тут было совсем не то, что с Ромашкиной. Смотреть на девочку было трудно. Красивая… И молодая – только что семнадцать исполнилось. Зовут Оля. На окне решетка, по стенам нары… Говорила она как-то автоматически и обращалась как бы и не ко мне, а куда-то вдаль. Меня она как будто бы и не видела. Я подумал, что она похожа на птичку. Темненькую и хорошенькую – скворчонок, может быть. Птичка в каменной клетке.
Вторая девочка безучастно слушала рассказ первой. Казалось, она вообще не реагировала ни на что. И глаза застывшие, неподвижные. Ни о чем спросить ее я не успел. Вошла Ангелина Степановна.
– Пойдемте, – сказала она. – Я, к сожалению, очень тороплюсь.
Мы с Ангелиной Степановной вышли.
– Послушать их – никто ни в чем не виноват, – опять
