столу, чтобы налить кофе. — Брасс не позволит мне. Но немного странно думать, что мы с Вайятом больше не являемся частью чего-то, что помогли создать.
— Странно?
— Ладно, это полный отстой.
Я подула на горячий кофе и вдохнула его насыщенный аромат. — Все разваливается, — пробормотала я.
— Что?
— Ничего. — Я размышляла об этом, потягивая обжигающую жидкость, благодарная за тепло в желудке и кофеиновую встряску. Руфус остался без работы. Тибальт, Феликс и я тоже. Вайят и Фин были… где-то.
Однажды Фин пришел ко мне, желая увидеть, как его люди — не только терианцы, но и все падшие — смогут ужиться вместе. Я поняла, что ему никогда не суждено увидеть, как терианцы присоединяются к Триадам. Он бы хотел, но Триады гнили изнутри. Они теряли членов направо и налево, распадались, предавали своих. Руфус и Вайят в состоянии обучить людей охоте, выслеживанию, ведению боя и убийству. Мы могли бы стать новой силой, с которой нужно считаться.
Мне нужно лишь найти моего чертового парня, сказать ему, что я жива, и предложить эту работу.
Я провела ногтем по гладкой гранитной столешнице, еще раз пораженная хорошей обстановкой квартиры. Это было не высококлассно, но и недешево. А Руфус выглядел совершенно неуместно в этом высоком уровне комфорта. Его квартира в Мерси-Лот казалась дырой по сравнению с этой (к счастью, то была дыра по сравнению почти с любым другим местом), но каким-то образом она подходила ему больше.
Видимо, выражение лица выдало мои мысли.
— Что? — спросил он.
— Просто восхищаюсь твоей новой берлогой. Она милая.
Он хмуро посмотрел на меня. — Это все Фин, поверь мне. Но деревянные полы удобны, как и лифт. Мне было бы чертовски трудно подниматься по лестнице в моей старой квартире. В тот первый раз я поднялся наверх только благодаря Наде.
— После всего, через что ты прошел, Руфус, думаю, ты заслуживаешь перерыва.
— Это спорный вопрос. — Он повертел в руках кофейную кружку, и мне захотелось его ударить.
Я словно снова вернулась к нашему разговору в больнице, когда он подумал, что заслуживает казни за участие в резне клана Уолкин. Он не хотел, чтобы я боролась за его жизнь. — Я совершил несколько удивительно дерьмовых поступков в своей жизни, Эви. Ты никогда в это не поверишь. Такое чувство, что, наконец-то, пришло мое время расплачиваться, вот и все.
Он был прикован к инвалидному креслу, покрыт шрамами на всю жизнь и не мог вернуться к своей старой работе с Триадами. И этот идиот все еще думал, что заслуживает худшего? Чего? Ада? — Ну, думаю, ты все еще тонешь в жалости к себе, — сказала я.
Его свирепый взгляд меня не разубедил. Я устала, мне больно, я была морально выжата и оказалась на грани нервного срыва. Меня так тошнило от всего этого дерьма, что хотелось кричать. — Послушай, что ты, черт возьми, такого ужасного сделал? Забудь об этом, Руфус. Большинство из нас не получают прощения, и мы не заслуживаем наказания от других. Жизнь несправедлива, но мы продолжаем идти вперед. Другого выбора нет.
Ему удалось сохранить нейтральное выражение лица, но в его голосе звучала печаль, когда он ответил: — Эви, за последние два месяца ты пережила больше, чем расплата за любое твое преступление, и не прекратила бороться. Я восхищаюсь этим и признаю, что мне стыдно.
— Так сделай что-нибудь с этим.
— Легче сказать, чем сделать, поверь мне. Я присоединился к Триадам, чтобы придать своей жизни цель, пытался искупить свои ошибки. — Он постучал пальцами по подлокотнику инвалидного кресла и глубоко, покорно вздохнул. — Но даже если бы я нашел способ простить себя, он никогда бы меня не простил.
— Кто?
— Вайят.
Если бы не поставила свою кружку, я бы ее уронила. Руфус отвернулся, а я изучала его профиль, как будто могла по лицу прочитать все, что мне нужно было знать. Возможно, если бы я не выходила из трехнедельного пыточного запоя, полуголодная и эмоционально раздавленная, то смогла бы понять, о чем он говорил. Это не могло произойти недавно, и, за исключением разговора в номере мотеля в прошлом месяце, Вайят не рассказывал о ранних днях Триад.
— Руфус, ты знаешь Вайята десять лет. Какую непростительную вещь ты мог совершить?
Руфус вскинул голову, карие глаза загорелись огнем, которого я никогда раньше не видела. На мгновение ожидала, что он вскочит со стула и нападет на меня. Затем огонь погас, сменившись знакомой твердостью, которая появилась у него с тех пор, как умерли члены его Триады. Он нахмурился, разрываясь между желанием заткнуться и, наконец-то, снять груз с сердца.
Я не хотела слышать продолжения, но также не могла позволить ему промолчать. Особенно если это касалось Вайята.
— Он рассказал тебе, как погибла его семья.
Это был не вопрос, и я вспомнила о брате Вайята. Ники и Вайят были двумя из первых охотников, обученных фейри. Смерть Ники стала несчастным случаем, но я знала, что Вайят все еще винил себя. Он чувствовал ответственность и ничего не сказал о присутствии Руфуса во время их драки, которая привела к смерти Ники. Вайят толкнул брата, Ники споткнулся и умер, конец печальной истории.
Нет, он говорил не о той семье. Их родители и сестра погибли за несколько месяцев до этого инцидента, когда группа полукровок вторглась в принадлежащий их семье ресторан и убивала всех, кто был там. Пришли двое охотников за головами из другого штата, убили полукровок, а затем всех остальных, чтобы устранить свидетелей. Вайят сказал, что поймал и убил одного из охотников за головами.
У меня по спине пробежал холодок, меня затошнило. Во рту пересохло, и потребовалось несколько попыток, чтобы выдавить из себя: — Ты знаешь, кто второй охотник за головами, да?
Он вздрогнул и кивнул. На его лице была написана смесь страдания и облегчения, когда он приготовился взвалить многолетнюю ношу на кого-то другого. Я хотела выбежать из комнаты, прежде чем он сможет сказать что-нибудь еще. Вайят до сих пор жалел, что так и не узнал, кем был тот второй охотник за головами. И это сожаление все еще грызло его десятилетие спустя.
Негодование и злость от его имени вскипели у меня в груди. — Как, черт возьми, ты мог скрыть это от него, Руфус? Ты должен сказать ему, кто это.
— Он убьет меня.
— Он может избить тебя, но не убьет… Святое дерьмо. Черт. Мысли перемешались, перед глазами потемнело.
Руфус не отводил взгляда, и страдание в его глазах проникло мне в грудь и превратило мое
