Созависимость моей матери, как и НРЛ моего отца, можно объяснить ее детской травмой привязанности. Эстафета была передана ей родителями, созависимым отцом Чарльзом (Чаком) и матерью-нарциссом Лиллиан (Лил), каждый из которых в свое время получил свою эстафетную палочку.
Примерно в 1885 году отец Чака, 16-летний Макс, был похищен русскими «патриотами», которые насильно заставили его пойти в армию. Благодаря политическим связям и взяткам семья добилась его возвращения, но только после того, как он отслужил по меньшей мере год в тяжком рабстве вдали от дома. В конце 1890-х годов Макс и его жена Дора вынуждены были покинуть Россию из-за начавшихся еврейских погромов. Молодые супруги приехали без копейки в кармане в Оттаву, Онтарио, где они впоследствии вырастят восьмерых мальчишек.
Мой дед Чак родился вторым из восьмерых детей. Его отец был убежденным сторонником строгой дисциплины и верил в поговорку «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка». По сегодняшним меркам его метод можно охарактеризовать как чрезвычайно жестокое обращение. Макс, казалось, больше старался разбогатеть с помощью разнообразных схем, чем обрести постоянную работу. Его нереализованная тяга к перемене мест вынуждала домашних жить в бедности. Рост семьи и финансовые трудности вынудили всех мальчиков продавать газеты на перекрестках Оттавы.
В записанном разговоре мой прадедушка рассказывает о своем тяжелом детстве.
Каждое лето мы, мальчики, должны были остричь волосы по соображениям здоровья. Мы не осмеливались возражать, чтобы не получить затрещину, и думали, что так и должно быть. Вот почему мы стали уважаемыми отцами, дедами, гражданами – спасибо моим родителям.
Едва научившись складывать два и два, я стал продавать газеты. Перед школой я спешил забрать их и оказаться первым на улице. До начала занятий в еврейской школе я бежал продавать дневной выпуск, чтобы ничего не упустить. После я снова бежал, чтобы продать еще больше газет. Я занимался этим до семи или восьми вечера. А еще в перерывах между продажей газет я чистил обувь у своего дяди на Юнион-Стэйшн. Потом я приходил домой и делал уроки. Я никогда не знал, что такое детство; я должен был помогать зарабатывать деньги для семьи и заботиться о новых появляющихся на свет и подрастающих детях. Это продолжалось, пока я не уехал в Чикаго в шестнадцать с половиной лет, вскоре после смерти своего отца.
Согласно порядкам того времени и русской еврейской культуры, в которой выросла Дора, она не оказывала большого влияния на важные семейные решения. Несмотря на это, она вкладывала всю свою энергию в заботу о муже и восьмерых детях. Прадед Чак с нежностью описывал ее как неутомимого защитника своих детей – она посвятила жизнь тому, чтобы сделать их хорошими людьми. Все мальчики любили и глубоко уважали ее.
Дора и дети сильно страдали из-за страсти Макса к поиску возможностей, которые, как он надеялся, приведут семью к комфортному существованию, но этого так и не случилось. Сильнейшим ударом для всех стала ранняя смерть Макса, оставившего домашних без средств. Этот финансовый кризис заставил 16-летнего Чака бросить среднюю школу и присоединиться к старшему брату в Чикаго, где он мог заработать деньги, чтобы помогать семье в Канаде. Несмотря на обстоятельства, Дора использовала все доступные ей ресурсы, чтобы вырастить своих детей. Мальчики обожали ее и считали героической личностью.
Нарциссическая мать моей матери – Лиллиан
Я мало что знаю о своей бабушке по материнской линии, Лиллиан, и о ее детстве, кроме того, что она была старшей из шести детей. Ее отец Сэм и мать Этта были латвийскими евреями, родившимися в Нью-Йорке. Сэм был успешным мясником и мясозаготовщиком, а Этта – домохозяйкой. Сэм умер от сердечного приступа, когда Лил было 28 лет. Я помню, как слушал истории о бабушке – матери Лил, – которая была малоэмоциональной, холодной и требовательной. Я постоянно говорю своим клиентам, что если они – созависимые люди или патологические нарциссы, то один из их родителей был созависимым, а другой – нарциссом. Очевидно, в этой ситуации Этта была доминирующей личностью и основной причиной возникновения травмы зависимости у Лил.
Каждый раз, когда Лил падала, предполагалось, что мой слабый дедушка, который был на семь лет старше ее, поднимет ее грузное тело с земли. Она избегала пользоваться ходунками, потому что не хотела выглядеть старой. Отрицание старения выражалось также в ее упорстве оставаться натуральной блондинкой, когда ее волосы уже были седыми.
Я постоянно говорю своим клиентам, что если они – созависимые люди или патологические нарциссы, то один из их родителей был созависимым, а другой – нарциссом.
К тому времени, когда Лил исполнилось 78 лет, а Чаку – 85, он был физически и эмоционально вымотан. Мне было тяжело наблюдать, как бабушка, которую я нежно любил, обижала моего беззащитного дедушку. Однажды, примерно за год до своей смерти, он сделал очень нехарактерную для себя вещь – поделился своим отчаянием по поводу неуемных запросов и ожиданий своей жены. Он сказал, что, если что-то не исполняется в ту же секунду, Лил так плохо поступает с ним, что когда-нибудь «это его убьет». Такой отчаянный крик души сбил с меня с толку: я не знал, что делать, ведь дедушка Чак обычно был глубоко закрытым человеком и редко делился с кем-то своими негативными чувствами. Я был слишком молод, неопытен и сам созависим, чтобы предложить ему совет или решение проблемы.
