Отчалим, строго по ранжиру сядем,Ударим по звенящим мы весла́м.Я знаю – мы к закату парус правим,На запад, к звездам, пока жизнь я не отдам.Лавиния швыряет платье в воду. Оно тонет, потом всплывает, вытолкнутое, как утопленница, и его уносят волны.
Лавиния с Луизой смотрят друг на друга.
И им так чертовски холодно, что Луизе кажется, что они превратятся в статуи, в ледяные столбы, как жена Лота (или в соляные? она не помнит), и останутся тут навечно, вдвоем, рука в руке и грудь к груди, соприкасаясь лбами, со снегом на ключицах. И Луиза думает: «Слава богу, слава богу», потому что если они окаменеют навсегда, то в этом «навсегда» останутся лишь ночи вроде этой и никаких «наутро». И вот тогда Луиза откажется от всех мечтаний, которые когда-либо лелеяла.
Они делают селфи голышом, от губ до самого низа. Руками они прикрывают соски, иначе «Инстаграм» забанит фото, так что по центру кадра красуются остатки надписей «БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!!».
– Мы из них татушки на руках сделаем, – предлагает Лавиния.
Теперь они съеживаются под огромной шубой. Лавиния снова надевает платье. На Луизе нет ничего, кроме платья «рубашка» и тоненького пальто.
– Я хочу запомнить это навсегда, – произносит Лавиния. – До конца дней своих.
Когда кто-то говорит «Я запомню это до конца дней своих», то обычно подразумевается «Я неплохо повеселился» или же просто «Я хочу тебя трахнуть». Технарь-феминист, с которым Луиза в свое время встречалась, говаривал, что никогда ее не забудет, и то же говорил парень, склонный ко всяким «закидонам» («Я никогда не забуду, что ты мне позволяла с собой, в этом плане ты совсем не похожа на остальных женщин»), а также Виргил Брайс. Даже тот, кто писал на сайте знакомств от ее имени, сказал как-то во время летней прогулки по Проспект-парку: «Я, наверное, все-таки уеду из Нью-Йорка, но тогда мне захочется вспоминать вот такие вечера» (именно в тот вечер она с ним трахнулась).
Но Лавиния не похожа на остальных людей.
И когда через полгода Лавиния умрет, она станет думать именно об этой ночи, о звездах и о море.
Луиза об этом узнает. Она будет рядом.
Они шагают к линии надземки.
Лавиния ловит такси.
– Возьми-ка, – предлагает она. Она улыбается. Луиза восхищается губной помадой Лавинии, по-прежнему темной после всего выпитого шампанского. – Моя шуба потеплее твоего пальто.
Луиза не может позволить себе ехать на такси.
– Все нормально, – отвечает Луиза. – Я на метро поеду.
Лавиния смеется, словно это шутка.
– Господи, ну ты и классная, – говорит она. Потом целует Луизу в обе щеки. – Я уже по тебе скучаю.
Она буквально падает в такси.
Через две минуты Луизе на телефон приходит уведомление. Лавиния разместила их фотографию в «Фейсбуке».
Она двадцать минут идет пешком до линии Q на Кони-Айленд, потому что никакие другие поезда не ходят по причинам, недоступным пониманию. Она не ступает на трещины в тротуарах.
Она сидит в вагоне метро, дрожа в тоненькой рубашке под куцым пальто с дырявыми карманами, которое она купила в «Н&М» четыре года назад, когда «ГлаЗам» выдал ей на Рождество премию в сто долларов. Она пытается не встречаться взглядом с мужчиной, разгуливающим взад-вперед в больничной пижаме и с медицинским браслетом на руке, но то же делают и все остальные, а тебе надо быть начеку, особенно когда в тебе росту метр шестьдесят два и ты весишь 45 кг 800 грамм (в критические дни). Она выпила достаточно, чтобы ее стошнило, и старается не похвастаться угощением, когда двое молодых людей заходят на Кингс Хайвей с пакетами из фастфуда и громко чавкают картошкой фри до самого Атлантик-авеню.
Здесь Луизе приходится пересаживаться на линию R, пусть даже и проехав чуть назад, и какие-то девчонки, наверное, возвращающиеся с девичника, визжат и размахивают бенгальскими огнями, а на платформе линии R какой-то мужчина, влезший на пластмассовый ящик, громко предрекает конец света.
– Я ненавижу и презираю празднества ваши! – кричит он, хоть никто на него и не смотрит.
Он глядит прямо на Луизу. (Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших.) По крайней мере, думает Луиза, он смотрит прямо на нее. (Удали от Меня шум песней твоих, ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать.)
Луиза выходит из метро на Пятьдесят третьей улице.
Пятки у нее кровоточат. Между пальцами ног забился песок, и там мозоли. Она крепко сжимает в пальцах ключи.
На углу перед своим домом она замечает человека, который каждый день ей кричит, когда она идет к метро или обратно. Он курит марихуану. Поднимает на нее глаза.
