Пока ждали шашлыки, пробавляясь вином и салатом, Аня в двух словах обрисовала ему ситуацию. Сережа выслушал ее молча, не перебивая, а когда она замолчала, задал один-единственный вопрос, как показалось Ане, не имеющий прямого отношения к ее рассказу:
— Ты хорошо знала Рому Башарова?
— Почти не знала. Так, видела в редакции пару раз. Я же только появилась, когда он исчез.
— А я его хорошо знал. — Птушко налил еще вина. — Даже очень хорошо. Мы с ним, можно сказать, дружили. И вот что я тебе скажу… Я шефу об этом не говорил, и ты тоже не говори, не надо. Ситуация вот как выглядела. Рома в Москве был одним из самых известных журналистов-экстремалов. Где он только не бывал, по каким Амазонкам только не сплавлялся, куда там Туру Хейердалу! Специализировался он, сама знаешь, на экстриме, на оккультных делах, на аномалиях, но мужиком был при этом предельно реалистичным, с железной, надо сказать, хваткой. Если уж вцепится в клиента, то не выпустит…
В этот момент Тамара принесла шашлыки, от которых пахло так, что за один только запах можно было отдать полжизни. Минут пять Аня и Птушко молча рвали зубами мясо, запивая его вином; потом Аня не выдержала, любопытство возобладало.
— Ну? — Она толкнула его коленкой под столом. — Чего замолчал?
Сергей прожевал мясо, сделал изрядный глоток вина и промокнул губы салфеткой. И только потом продолжил рассказ.
— В один прекрасный момент Рома вышел на след доктора Лоренца. Не знаю уж, каким таким образом (Рома языком трепать не любил), знаю только, что кто-то из его людей кинул ему наколочку, что там-то и там-то в такое-то время доктор Лоренц даст сеанс не то гипноза, не то телепатии, не то хрен знает чего, прошу прощения за выражение. А Рома был слегка помешан на левитации. Он служил в военной авиации, его оттуда списали, а в гражданскую не взяли по здоровью. (С давлением у него были проблемы.) А тяга к небу у Ромы осталась. Он и в Планерное регулярно ездил, чтобы на дельтапланах полетать, и с планеристами тусовался, и даже документальный фильм делал, «Икар» называется. А уже тогда легенда о докторе Лоренце гласила, что, помимо всего прочего, он владеет левитацией, телепортацией, и так далее — ну, в общем, сама знаешь. Не доктор Лоренц, а чудо природы. Собственно, потому Рома и искал с ним встречи, — хотел, чтобы тот продемонстрировал это ему в реале. Если сможет. То есть ему было важно или убедиться, или развенчать этого доктора.
Затаив дыхание, Аня слушала Птушко, а в памяти отчетливо всплыли слова Лоренца, сказанные им о Романе: «Мне показалось, что интерес к этой теме у него искренний. Или, как пишет ваш брат-журналист, неподдельный. Пришлось уважить человека и рассказать. А поскольку я не привык быть голословным, то счел своим долгом подкрепить рассказ практическим опытом».
— Рома приезжает на место сеанса, при нем аудиовидеоаппаратура (замаскированная, ясен пень), появляется доктор, быстро проводит сеанс гипноза, и когда все отрубаются (все, кроме Ромы), начинаются чудеса. Рома мне потом рассказывал, что у него волосы на голове шевелились. Доктор реально перемещался в воздухе. Я так понимаю, что Рома тоже вошел в транс, и все это ему мерещилось или, точнее говоря, мнилось, но он считал, что все это происходило в реале. Короче говоря, у них с доктором завязался контакт. Зная Рому, можно представить, как он достал доктора. И в один прекрасный день Лоренц предложил ему: приезжай туда-то и туда-то. Потом Рома звонил из Крыма — первый раз шеф с ним разговаривал, а второй раз — я.
— И что он тебе сказал?
— Что сказал? — Птушко улыбнулся. — Сказал: «Сегодня летим».
Помолчали. Все это напоминало не очень суразную сказку. Аня так и подумала бы, если бы не была уверена, что Птушко врать не будет, тем более ей. Да и какой ему смысл? Тогда получается, что все это — фантазии самого Романа Башарова? Или…
— А почему об этом никто не знает, Сереж? — тактично спросила она.
Птушко пожал широченными плечами и вернулся к своему шашлыку.
— Ты, наверное, хотела спросить, откуда это знаю я? — уточнил он. — Ну от Ромки же и знаю, я же тебе говорю, что мы с ним дружили. С этим Лоренцем все не так просто, Ань. Держалась бы ты от него подальше.
Он говорил разумные вещи, но чего-то явно недоговаривал.
— А сам ты что об этом думаешь, Сереж? — поинтересовалась Аня. — Куда он пропал?
— Рома-то? Думаю, разбился. Просто разбился. Со скалы сорвался или еще что-нибудь.
Когда допивали вино, Ане позвонил шеф. Она вытерла губы, откашлялась и только потом ответила служебным голосом:
— Да, Игорь Андреевич, слушаю.
— Ну я прочитал, — деловито сообщил шеф. — По-моему, неплохо. Ты немного подожми середину, знаков на триста, не больше, а в целом неплохо. Чем сейчас занимаешься?
— Обедаю, Игорь Андреевич, — ответила Аня, глянув на часики. До конца обеденного перерыва оставалось еще пятнадцать минут.
— Пообедаешь — и езжай на проспект Мира. Есть чем адресок записать?
Аня достала из сумочки ручку и блокнот.
— Пишу, Игорь Андреевич.
— Проспект Мира, 508 — 123. Пиши телефон, — и шеф продиктовал семь цифр. — Записала?
— Записала, Игорь Андреевич. Кого спросить?
— Елену Петровну Зинченко. Эта дама — наша, надо сказать, читательница и подписчица — расскажет тебе кое-что о кладах. У нас двенадцатый номер будет отдан полностью кладам, так что ты ее порасспрашивай как следует. Она там огоньки какие-то видела подозрительные.
— Ух ты! — не без иронии отозвалась Аня.
— Возьмешь интервью и фотографии.
— Фотографии огоньков? — уточнила Аня.
— Ну что есть у нее, то и возьмешь. Говорит, что есть и огоньки. Правда, снимала телефоном, но разобрать вроде можно. В общем, вникни в тему, если, конечно, будет во что вникать. И диктофон не забудь при этом включить. Все, Анюта, до связи.
Они доели шашлыки и вернулись в редакцию. Птушко приосанился перед зеркалом, набил рот жевательной резинкой, чтобы отбить запах «Саперави», и пошел к шефу. А Аня выключила компьютер и еще раз проверила диктофон. Он работал как часы. Вот же собака, а почему же доктора не записал?
Глава 5 НА БЕЛОМ ФОНЕЕлене Петровне Зинченко было лет семьдесят: чернявая, с усиками и короткими седыми волосами, собранными сзади в пучок, в просторном застиранном халате не первой свежести. Четыре крохотные собачки, тявкая не на жизнь, а на смерть, обступили Аню в прихожей, не давая разуться и не обращая внимания на хозяйку, которая в конце концов собрала их в охапку и унесла на кухню.
— Проходи в зал, — велела она из-за двери. — Тапочки под калошницей.
Это была двухкомнатная запущенная квартира, носившая крупные и мелкие следы собачьего присутствия. Аня прошла в комнату, огляделась и села на край дивана. Пружины под ней печально тренькнули. В углу, на тумбочке, беззвучно работал маленький телевизор, настроенный на канал «Культура»: передавали концерт симфонического оркестра. Было забавно смотреть на музыкантов, беззвучно водящих смычками. С большого старомодного шкафа опасно свисала сложенная раскладушка. Палас, местами протертый почти насквозь, давно утратил свой первоначальный малиновый цвет, превратившись во что-то бледно-розовое, необратимо-ветхое. На старомодном круглом столе громоздились кипы старых журналов: «Огонек», «Наука и религия», «Знания — сила»; пространство под столом было забито какими-то коробками, напоминающими обувные; за стеклом старого серванта (таких уж лет тридцать не выпускают) вместо посуды ровными рядами стояли пузырьки (похоже, с гомеопатией), а в кресле, повернутом спинкой к серванту, лежало вязание. Свободного жизненного пространства в комнате было предельно мало. Дверь во вторую комнату была закрыта. Нет, не хотела бы Аня доживать свой век в такой обстановке.
