Столь избыточная зарегулированность необходима для противодействия неизбежной неточности показаний: ни один хронометр, ни один комитет, ни один человек по отдельности никогда не покажет точного времени. Природа времени везде одинакова: оно утекает. Когда я начал беседовать с исследователями, изучающими влияние времени на живые организмы и на человеческое сознание, все они описывали время как своего рода конгресс. Условные часы, распределенные природой по всем внутренним органам и клеткам, стремятся к связности и стараются идти друг с другом в такт. Внутреннее ощущение хода времени – или то, что принято понимать под этой многозначительной фразой, – не привязано к какой-то конкретной области мозга; оно является совместной работой памяти, внимания, эмоций и других видов умственной деятельности, не поддающихся точечной локализации. Таким образом, субъективное время, воспринимаемое мозгом, как и время, существующее в объективной реальности, представляет собой сборный конструкт. Мы слишком привыкли отождествлять понятие сборки с работой группы операторов просеивающих и сортировальных машин, как будто внутри нас заседает собственное бюро мер и весов, которым, быть может, заправляет дама-астроном из Аргентины с каштановыми волосами. Так в каком же закоулке нашего сознания обитает доктор Ариас?
Как-то между делом я поинтересовался у Ариас, каково ее личное отношение ко времени.
«Крайне негативное», – созналась моя собеседница. На ее письменном столе стояли небольшие электронные часики, и она тут же подняла их и развернула дисплеем в мою сторону. Затем последовал вопрос: «Который час?» «Час пятнадцать», – ответил я, зачитав показания на табло. В ответ Ариас жестом велела мне взглянуть на наручные часы: «А какое время они показывают?» Стрелки стояли на отметке 12:55. Часы Ариас спешили на двадцать минут.
«У меня дома не найдется даже пары часов, которые показывали бы одно и то же время, – сообщила она. – Я часто опаздываю на встречи, поэтому будильник заведен на пятнадцать минут вперед».
Мне было отрадно это слышать, но почему-то стало обидно за наш мир.
«Возможно, так происходит потому, что вы постоянно думаете о времени», – предположил я. Если профессионально заниматься синхронизацией часов в мировом масштабе, создавая единое унифицированное время в череде переходов между светом и тьмой, наверное, трудно сопротивляться желанию превратить свой дом в тайное убежище от вездесущности времени. Дома можно наконец-то забыть о наручных часах, сбросить ботинки и выкроить хотя бы немного времени для себя.
«Честно говоря, не знаю, – сказала Ариас, пожимая плечами на парижский манер. – Я ни разу не опаздывала ни на поезд, ни на самолет. Но когда я знаю, что могу выхватить у жизни хотя бы малую толику личной свободы, я, конечно же, своего не упущу».
В разговорах мы зачастую представляем время в образе противника, который нас обворовывает, угнетает и порабощает. В 1987 году, на заре цифровой эпохи, была опубликована книга под названием «Войны времени». В ней активист социалистического движения Джереми Рифкин печалился о человечестве, погруженном в «искусственную временную среду», управляемую «хитроумными механизмами и электронными импульсами: любой отрезок времени подвергается количественной оценке, становясь динамичным, производительным и предсказуемым». Особенно тревожили Рифкина компьютеры, измеряющие трафик в наносекундах – «со скоростью, не укладывающейся в сознании». Новое «компьютерное время», как его называл Рифкин, «представляет собой законченную абстракцию времени, которая полностью порывает с человеческим опытом и естественными биоритмами». В противовес он восхищался действиями «восставших против времени». Под данное определение подпадал широкий круг лиц: адепты нетрадиционных систем образования, поборники ресурсосберегающего сельского хозяйства, борцы за права животных, участники женского правозащитного движения и сторонники кампании разоружения – одним словом, все те, кто разделял его мысль о том, что «созданные нами реалии искусственного времени усиливают наше отчуждение от природных ритмов». Время в представлении Рифкина служит инструментом угнетения со стороны властных структур и занимает враждебную позицию по отношению к природе и личности.
Спустя тридцать лет риторика Рифкина выглядит устаревшей (хотя она и в те годы казалась слишком пафосной), но счет, который он выставил времени, попадает в резонанс с общественным мнением. Почему мы так одержимы идеями личной эффективности и тайм-менеджмента, а не поисками более здорового стиля жизни? Нас преследует не «компьютерное время», а наша исключительная привязанность к мини-компьютерам размером с ладонь и смартфонам с корпоративными логотипами, благодаря которым рабочие дни и недели никогда не заканчиваются. За отказом от наручных часов скрывалась попытка отделаться от пристального внимания хозяев жизни, которых я и в глаза-то не видел.
Вместе с тем, продолжая разбрасываться обвинениями в адрес «искусственного конструкта времени», мы чересчур уповаем на природу. Возможно, когда-то давно утверждение стандартов времени действительно считалось личным делом каждого, но нашему воображению не дано проникнуть в столь глубокую древность. Изнурительный труд средневекового крестьянина сопровождался отдаленным звоном колоколов деревенской церкви, а несколькими веками ранее монахи поднимались с постелей, пели в хоре и простирались ниц под перезвон колоколов. Во втором веке до нашей эры древнеримский драматург Плавт досадовал на популярность солнечных часов, которые «по кускам сокращают день». Древние инки вели полноценный календарь, чтобы рассчитать сроки сева и сбора урожая, а также определить самые благоприятные дни для человеческих жертвоприношений. (В календаре инков повторяющийся годичный цикл («Блуждающий год») продолжительностью 365 дней был разделен на восемнадцать месяцев по двадцать суток в каждом и пять «безымянных дней» в самом конце года, которые считались несчастливыми.) По всей видимости, даже первобытные люди отмечали продолжительность световых дней на стенах пещер, чтобы вернуться с охоты с гарантированной добычей и благополучно добраться домой до наступления темноты. Даже если предположить, что какой-нибудь ветхий обычай действительно ближе к «природным ритмам», едва ли несколько миллиардов жителей Земли беспрекословно согласятся ему следовать.
ВРЕМЯ, ТЕКУЩЕЕ СКВОЗЬ ОДИНОЧНЫЕ КЛЕТКИ И ОГРОМНЫЕ КЛЕТОЧНЫЕ КОНГЛОМЕРАТЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ТЕЛ, СЛУЖИТ ЛОКОМОТИВОМ ОБЩЕСТВЕННЫХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ
Я вновь посмотрел на кипу бумаг, которую вручила мне Ариас, затем перевел взгляд на ее часы и напоследок сверился со своими наручными часами: пришла пора прощаться. В течение нескольких месяцев я штудировал труды социологов и антропологов, утверждавших, что время представляет собой «социальный конструкт». Раньше я усматривал здесь все тот же тезис об искусственном происхождении времени, но сейчас я понимаю, что на самом деле имелось в виду: время представляет собой общественный феномен, и это не прихоть случая, а проявление глубинной природы времени. Время, текущее сквозь одиночные клетки и огромные клеточные конгломераты человеческих тел, служит локомотивом общественных взаимодействий. Отдельно взятые часы идут лишь до тех пор, пока сверяются с другими часами. Это просто возмутительно, и многие возмущаются всерьез. Тем не менее, оставшись без часов и других знамений времени, впору обезуметь от гнетущей тишины и одиночества.
