На тех же самых соображениях построен классический тест Гордона Гэллапа с зеркалом: Гэллап проверял, узнают ли дети и животные собственное отражение в зеркале5. Считается, что себя сознает тот ребенок, который пользуется зеркалом, чтобы рассмотреть недоступные его взгляду части тела, например отыскать красную наклейку, тайком приклеенную ему на лоб. Способность найти на себе наклейку при помощи зеркала обычно появляется у детей между полутора и двумя годами. По данным исследователей, тест этот также способны пройти шимпанзе, гориллы, орангутанги и даже дельфины, слоны и сороки6. Исходя из этого, группа моих коллег в Кембриджской декларации о сознании (7 июля 2012 года) заявила, что «многочисленные факты свидетельствуют о том, что человек не уникален в обладании нейрологическими механизмами, генерирующими сознание».
И снова наука заставляет нас дать более точное определение некоторым концепциям. Узнавание себя в зеркале отнюдь не обязательно свидетельствует о наличии сознания. Живое существо может узнавать себя с помощью механизма, который не имеет никакого отношения к сознанию и просто предполагает, как выглядит тело и движения его носителя, а затем корректирует движения носителя, сравнивая эти прогнозы с реальными визуальными стимулами, вот я, например, так бреюсь перед зеркалом по утрам, думая при этом о совершенно посторонних вещах. Этот тест способны пройти голуби, но лишь после длительной подготовки, которая превращает их в автоматы для работы с зеркалом7. Не исключено, что единственное, что мы можем узнать с помощью теста с зеркалом, — это достаточно ли хорошо существо знает свое тело, чтобы иметь какие-то предположения относительно его внешнего вида, и достаточно ли хорошо оно знакомо с зеркалами, чтобы уметь сравнивать ожидания с реальностью — навык, безусловно, интересный, но едва ли позволяющий твердо сказать, что владеющее им существо сознает свое «я»8.
Еще важнее то, что связь между осознанным восприятием и знанием себя вовсе не обязательна. Когда я внимаю оркестру или любуюсь прекрасным закатом, я прихожу в возвышенное состояние сознания, но при этом не напоминаю себе постоянно, что это «я сам получаю удовольствие». Мое тело и мое «я» находятся где-то на заднем плане, как это бывает с повторяющимися звуками или фоновой подсветкой: эти факторы лежат за пределами моего осознания, но в принципе способны привлечь внимание, после чего я переключусь на них и помещу их в центр своего восприятия. Я полагаю, что осознание себя во многом схоже с осознанием цвета или звука. Возможно, осознание некоего аспекта собственной личности — это не более чем еще одна форма доступа в сознательный опыт, в рамках которого оцениваемая информация не связана с органами чувств, а касается какой-либо из многочисленных ментальных репрезентаций моего «я» — моего тела, моего поведения, моих чувств или моих мыслей.
Особенно интересным и увлекательным свойством осознания себя является одна странная петля9. Когда я думаю о себе, «я» участвует в этом дважды, и как тот, кто воспринимает, и как то, что оказывается воспринято. Как такое возможно? Ученые-когнитивисты зовут это рекурсивное чувство осознавания метапознанием: способностью думать о собственном разуме. Французский философ-позитивист Огюст Конт (1798—1857) считал, что это логически невозможно. «Мыслящий индивид, — писал он, — не может разделиться надвое так, чтобы одна половина мыслила, а другая — наблюдала за процессом мышления. Можно ли произвести наблюдение, если наблюдающий и наблюдаемый органы суть один и тот же орган?»10
Но Конт ошибался: как немедленно заметил Джон Стюарт Милль, парадокса не случится, если наблюдатель и наблюдаемый принадлежат к разному времени или к разным системам. Одна система мозга может заметить ошибку, совершенную другой. Так часто происходит с нами, когда, например, мы пытаемся припомнить подходящее слово (знаем, что знаем его), замечаем ошибку в рассуждениях (знаем, что ошиблись) или грустим, провалив экзамен (мы знаем, что учили, думали, что знаем ответы, и понятия не имеем, почему же все-таки не сумели сдать экзамен). Определенные участки префронтальной коры головного мозга следят за нашими планами, придают уверенности решениям, которые мы принимаем, и замечают, когда мы ошибаемся. В тесном сотрудничестве с долгосрочной памятью и воображением они образуют замкнутую петлю-симулятор и позволяют нам постоянно вести внутренний монолог и тем самым размышлять о самих себе, рефлексировать без посторонней помощи. (Само слово «рефлексия» уже указывает на то, что некоторые области мозга исполняют роль зеркала, «репрезентируя» и оценивая деятельность других областей.)
Так или иначе, нам как ученым лучше будет начать с самого простого определения сознания, а именно с доступа в сознательный опыт, с того, как мы узнаем ту или иную информацию. Непростые вопросы, связанные с собственным «я» и с рекурсивной осознанностью, отложим на потом. Первое, что делает современная наука о сознании, — это акцентирует тему доступа в сознательный опыт, тщательно отделяя это явление от других, родственных ему концепций внимания, бодрствования, активного внимания, осознания себя и метапознания11.
Минимальный контраст
Второй фактор, позволяющий нам изучать сознание с позиции науки, — это огромное количество разнообразных методов проведения экспериментов, которые влияют на содержание сознания. В 90-е годы XX века когнитивные психологи вдруг обнаружили, что, противопоставляя сознательное состояние бессознательному, могут вертеть сознанием как захотят. Оказалось, что можно сделать невидимой картинку, слово, даже видеозапись. Что происходило с этими образами в мозгу? Ведь если аккуратно определить возможности и границы бессознательной обработки данных, можно очертить контуры самого сознания, которые проступят, словно на негативе. Эта простая идея в сочетании с техниками нейровизуализации подготовила надежную научную платформу для изучения мозговых механизмов сознания.
В 1989 году психолог Бернард Баарс в важном труде, носившем нескромное название «Когнитивная теория сознания»12, активно доказывал, что существуют десятки разнообразных экспериментов, позволяющих напрямую проникнуть в природу сознания. Баарс добавил важное замечание: многие эти эксперименты обеспечивают «минимальный контраст», то есть подразумевают создание двух экспериментальных ситуаций, которые очень мало отличаются друг от друга, однако осознанно воспринимается лишь одна из них. Эти эксперименты идеально подходят для исследований, поскольку позволяют ученым работать с сознательным восприятием как с экспериментальной переменной, которая значительно изменяется в ходе эксперимента, невзирая на то что стимулы остаются практически неизменными. Сконцентрировавшись на подобных минимальных контрастах в попытке понять, что же изменяется в мозгу, исследователи могут не принимать во внимание постороннюю деятельность мозга, протекающую как при сознательном, так и при бессознательном восприятии, и заниматься исключительно тем, что происходит в мозгу при переключении из режима неосознанности в режим осознания.
Возьмем, к примеру, приобретение такого моторного навыка, как печатание вслепую. При первой попытке мы действуем медленно, внимательно, тщательно отслеживая каждое движение. Но проходит несколько недель — и мы печатаем совсем легко, автоматически, не держа в сознании схему расположения клавиш, а сами при этом ведем разговор или думаем о каких-то посторонних вещах. Изучение того, что происходит при автоматизации поведения, позволяет ученым пролить свет на то, что происходит при переходе от сознательного к бессознательному. Оказывается, этот очень простой переход сопряжен с работой обширной сети нейронов коры головного мозга, а особенно тех участков префронтальной коры, которые возбуждаются всякий раз при доступе в сознательный опыт13.
