Все референции смешивают свои дискурсы вкруговую, в стиле Мёбиуса. Секс и работа не так давно были категорически противоположными понятиями, сегодня и то и другое превратилось в потребности одного типа. Раньше дискурс истории набирал силу, решительно противопоставляя себя дискурсу природы, дискурс желания — дискурсу власти, сегодня они обмениваются своими означающими{42} и своими сценариями.
Понадобилось бы слишком много времени, чтобы попутно рассмотреть всю гамму операциональных отрицательных позиций, все те сценарии апотропии, которые, подобно Уотергейту, пытаются регенерировать агонизирующий принцип через симулированный скандал, фантазм, убийство, — своего рода курс гормональной терапии через отрицание и кризис. Речь всегда о том, чтобы доказывать реальное через воображаемое, истинность — через скандал, закон — через нарушение, существование работы — через забастовку, существование системы — через кризис, а капитала — через революцию, подобно рассмотренному выше (история с тасадаями) доказательству этнологии через отказ от её объекта, и это без учёта: доказательства театра через антитеатр; доказательства искусства через антиискусство; доказательства педагогики через антипедагогику; доказательства психиатрии через антипсихиатрию и т. д.
Всё метаморфизируется в свою противоположность, чтобы пережить себя в откорректированной форме. Все органы власти, все институты говорят о себе через отрицание, стараясь через симуляцию смерти избежать своей реальной агонии. Власть может инсценировать своё собственное убийство, чтобы восстановить хотя бы проблеск существования и легитимности. Так было в случае с некоторыми американскими президентами: Кеннеди были убиты потому, что всё ещё обладали политическим измерением. Другие — Джонсон, Никсон, Форд — имели право лишь на призрачные покушения, на симулированные убийства. Но эта аура искусственной угрозы им всё ещё была необходима, чтобы скрыть, что они лишь манекены власти. Когда-то король (как и Бог) должен был умереть — в этом было его могущество. Сегодня он убого пытается симулировать смерть, с тем чтобы сохранить благодать власти. Но она уже утрачена.
Искать свежие силы в своей собственной смерти, возобновлять цикл через зеркало кризиса, отрицание и антивласть — вот единственный выход-алиби любой власти, любого института, пытающихся разорвать порочный круг своей безответственности и своего фундаментального небытия, своей ужевиденности [déjà-vu] и своей ужемёртвости [déjà-mort].
Стратегия реального
К тому же порядку, что и невозможность отыскать абсолютный уровень реального, принадлежит невозможность инсценировать иллюзию. Иллюзия больше невозможна, потому что больше невозможна реальность. В этом заключается вся политическая проблема имитации, гиперсимуляции или агрессивной симуляции.
Например, было бы интересно посмотреть, будет ли репрессивный аппарат реагировать с большей силой на симулированное вооружённое ограбление, чем на реальное? Ведь последнее всего лишь нарушает порядок вещей, право собственности, тогда как первое посягает на сам принцип реальности. Преступление и насилие менее серьёзны, потому что они не оспаривают распределение реального. Симуляция же бесконечно опаснее, так как, независимо от своей цели, позволяет в любой момент сделать предположение, что порядок и закон сами могут быть всего-навсего симуляцией.
Однако сложность пропорциональна опасности. Как симулировать преступление и доказать имитацию? Симулируя кражу в супермаркете, как убедить службу безопасности, что это симулированная кража?
Никакого «объективного» различия: жесты, знаки — всё то же самое, что и при реальной краже; по знакам невозможно различить, была ли это настоящая кража или имитация. С точки зрения установленного порядка знаки всегда принадлежат к категории реального.
Организуйте ложный налёт. Тщательно проверьте безопасность своего оружия и возьмите наиболее надёжного заложника, чтобы ни одна человеческая жизнь не подверглась опасности (потому что тогда вы попадаете в сферу уголовной юрисдикции). Потребуйте выкуп и сделайте всё, чтобы операция достигла по возможности большей огласки, — короче говоря, сделайте всё как можно более правдоподобно, чтобы проверить реакцию аппарата на совершённый симулякр. Вам это не удастся: сеть искусственных знаков безнадёжно перепутается с реальными элементами (полицейский в самом деле выстрелит в цель; клиент банка потеряет сознание и умрёт от сердечного приступа; вам реально заплатят выкуп фальшивыми деньгами), короче говоря, вы против своей воли сразу окажетесь в реальном, одна из функций которого состоит именно в том, чтобы поглощать любую попытку симуляции, чтобы сводить всё к реальному — в этом и есть суть установленного порядка, который вступает в игру задолго до общественных институтов и правосудия.
В этой невозможности отделить процесс симуляции следует усматривать влияние установленного порядка, который не способен замечать и постигать что-либо, кроме реального, потому что он не может функционировать больше нигде. Даже если симуляция преступления будет установлена, оно будет или подвергнуто лёгкой степени наказания как не имевшее последствий, или же наказано как оскорбление правоохранительных органов (например, если полицейская операция была развёрнута «без оснований»), но никогда как симуляция, потому что как раз в качестве таковой оно не может быть приравнено к реальному, а значит, невозможно и наказание. Власть не может ответить на вызов симуляции. А как подвергнуть наказанию симуляцию добродетели? А ведь это грех куда более тяжкий, нежели симуляция преступления. Имитация уравнивает повиновение и неповиновение закону, и вот в этом-то и кроется наибольшее преступление, поскольку это сводит на нет различие, на котором основывается закон. Установленный порядок ничего не может с этим поделать, поскольку закон представляет собой симулякр второго порядка, тогда как симуляция относится к третьему, располагаясь по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентности, по ту сторону рациональных различений, на которых основывается функционирование любого социального и любой власти. Таким образом, повреждение реального, симуляция, наносит удар по установленному порядку.
Именно поэтому порядок всегда выбирает реальное. В сомнениях он всегда отдаёт предпочтение этой гипотезе (так в армии предпочитают считать симулянта истинным сумасшедшим). Но это становится всё затруднительней, ведь если практически невозможно отделить процесс симуляции в силу инертности реального, которое нас окружает, то верно и обратное (и именно эта обратимость составляет часть механизма симуляции и бессилия власти), а именно: теперь невозможно отделить и процесс реального, или доказать реальность реального.
