Но он переживет это, твердил себе пилот. Он сделал правильный выбор, нашел тех, кого нужно. И когда предъявит послание, все встанет на свои места. Его примут в свои ряды как хорошего, храброго человека.
Пленник мог лишь надеяться, что все будет именно так.
— Далеко еще? — спросил он.
Его обступили со всех сторон так плотно, что совершенно заслонили от окружающих пустошей. Пилот видел перед собой только бледное солнце, низкие горы, окаймлявшие долину, да осыпающийся монолит одной из великих статуй Джеды — угрюмое гуманоидное лицо, чьи губы за тысячелетия стесались до гладкого камня, или пару развалившихся ног, утопающих в пыльной, потрескавшейся низине. Когда налетал ветерок, глаза пленного застилали длинные темные пряди собственных волос.
— Знаю, вы осторожничаете, — заговорил он, стараясь воззвать к благоразумию похитителей. — Вполне разумно подозревать, что я могу оказаться шпионом. Парням вроде вас стоит их опасаться.
«Не наводи их на мысль о шпионах! — одернул он себя, но внутренний голос уверял: — Говори без утайки. Тебя спасет только честность».
Бодхи силился направить ход мыслей в нужное русло.
— Но… Но! — сорвалось с пересохших губ пилота. — Вы должны дать мне шанс. Не ради меня, но ради вас. Я хочу вам помочь…
Его конвоиры — пятеро борцов за свободу в поношенных одеждах местного покроя и с бластерными винтовками, запрещенными имперским законом, — грубо встряхнули его, отчего пилот пропахал ногами пыль. Никто не хотел встречаться с пленником взглядом. Вместо этого грязные, иссеченные шрамами лица рассматривали связанные руки Бодхи либо бескрайнюю пустыню вокруг.
Спустя какое-то время он снова подал голос.
— У вас есть семья? — обратился он к дородному верзиле, прятавшему нож в голенище сапога.
Наконец его удостоили мимолетного взгляда, хотя вряд ли пилоту от этого стало легче.
— А у меня есть семья, — продолжил Бодхи. Это было правдой лишь отчасти.
Революционеры безмолвно расступились, и пленный оказался в центре широкого полукруга. Угол обзора стал шире, и перебежчик разглядел впереди вторую группу похитителей: крошечные темные фигуры на фоне яркого горизонта.
— Он там? — спросил Бодхи, но не получил ответа.
Таким полукругом они и двинулись навстречу второму отряду. Те отличались от первых немногим, разве что оружие несли на виду: белошкурый гигоранец тащил многоствольную пушку, а его спутники-люди щеголяли патронташами и поясами со взрывчаткой. Возглавлял новоприбывших долговязый тогнат, затянутый в черную кожу и прятавший бледное, похожее на череп лицо под механическим респиратором. Повернув глазницы навстречу Бодхи, он произнес на своем необычном наречии:
— Тот самый пилот. Вроде живой!
Тогнат махнул рукой, и два отряда едва ли не с армейской четкостью сомкнули ряды. Бодхи вздрогнул под испытующим взглядом гигоранца и ощутил прилив стыда: до того, как он поступил на имперскую службу, пилот не мог припомнить, чтобы его настолько нервировали инородцы.
Он попытался взять себя в руки.
— Ладно, значит, вы… вы и есть Со Геррера? — Он скорее надеялся на это, чем по-настоящему верил.
Кто-то хохотнул. Тогнат посмотрел на Бодхи с выражением, которое вполне могло сойти за презрение.
— Нет? — покачал головой пилот. — Ладно, мы просто теряем время, которого у нас нет. Мне нужно поговорить с Со Геррерой! Я все твердил им… — плечом он указал на одного из первоначальных конвоиров, — что это срочно. Потом будет поздно!
Ему показалось, что он снова слышит хихиканье, — или это ветер зашелестел по песку. Так или иначе, в его Душе закипал гнев.
«Ты им нужен. Достучись до них».
— Нам нужно в столицу. Вы завели меня в какую-то глухомань… — Голос сорвался на крик, полный разочарования. — Что непонятного может быть в словах «срочное послание»?
Над пилотом нависла тень. Какая-то ткань, неприятная на ощупь, скользнула по волосам и, чуть зацепившись за сдвинутые на лоб очки, плотно обтянула нос, усы и бороду. Сквозь тонкие прорехи в мешке, наброшенном ему на голову, просвечивало солнце.
— Эй! — закричал Бодхи, едва не прикусывая грубую ткань. — Мы же на одной стороне! Да забудьте вы хоть на минуту о моей униформе…
«Ты много мелешь языком, — как-то попрекнула его мать, — вот только попусту! Научись слушать, Бодхи Рук».
Но что еще ему сейчас оставалось?
— Я должен поговорить с Со Геррерой, — взмолился он. Его внезапно отпустили, но секунду спустя пилот угодил в еще более крепкие руки гигоранца. — Знаете что? Передайте ему… передайте ему мои слова, и он сам захочет со мной говорить.
«Я бросил все, чтобы попасть сюда. Я же помочь хочу!»
Кто-то покрепче затянул мешок вокруг его шеи. При дыхании ткань неприятно царапала горло.
Бодхи Рук задумался о том, зачем он все-таки отправился на Джеду, и вдруг понял, что люто ненавидит Галена Эрсо.
Джин попалась в лапы Империи далеко не впервые. Порой случалось так, что ее злоключения были вполне заслуженны: нельзя же винить всякого мелкого царька за то, что он приказал солдатам выволочь ее с улицы и бросить в темницу, если она и взаправду намеревалась взорвать его звездолет и похитить оружие. В нее не раз целили из винтовок, а то и всаживали меж ребер оглушающий заряд, который отдавался волной боли в каждом нервном окончании. Девушке довелось испытать на своей шкуре все, на что были уполномочены имперские штурмовики.
Но сейчас все было чуть иначе: впервые за долгое время у Джин не оказалось пути к отступлению. Подельники не ждали ее за стенами тюрьмы, готовые с минуты на минуту ворваться внутрь; жадные тюремщики не спешили соблазняться ее посулами — лживыми или не очень; не было даже ножа, который она могла бы упрятать в недоступном для охраны месте.
У нее закончились друзья. В трудовой лагерь на Вобани она угодила в одиночку. Здесь она и умрет — по всей видимости, очень скоро.
Девушка распахнула глаза и погнала прочь недобрые мысли. На лоб шлепнулась капля грязной воды и по извилистому маршруту покатилась к переносице. Смахнув ее тыльной стороной ладони, узница обвела взглядом камеру, как будто после отключения света что-то могло кардинально поменяться. Но нет, в стене не возникло никаких отверстий, а к ее койке никто услужливо не подложил бластер. Под одеялом с хрипом застонала грузная сокамерница — шум непременно разбудил бы Джин, если бы у нее полупилось заснуть.
Дождавшись, когда дежурный штурмовик пройдет мимо, девушка досчитала до пяти, поднялась на нога и скользнула к прутьям. Снаружи бесконечной вереницей тянулись решетки камер: одни узники спали, другие, пожираемые собственными мрачными мыслями, что-то скребли или рисовали на полу невидимые чужому глазу узоры. На Вобани твое оздоровление и перевоспитание никого не заботило, как не заботило и наказание. Порядок и покорность — вот что главное, а все остальное пусть горит огнем.
