Книга Ученик аптекаря - Александр Окунь

Как сказано, со дня, когда я встретился с Аптекарем, и до дня, когда я видел его в последний раз в жизни, прошло три года. Много это или мало? Не знаю. Как говаривал Аптекарь, само по себе время не значит ничего, важно лишь ощущение осмысленности оного. Аптекарь выделил мне комнату на втором этаже, и дома я теперь бывал редко. В школу я также перестал ходить, а ученой премудрости набирался у Аптекаря и его друзей-кавалеров. «Аттестат получит экстерном», — успокоил он матушку.

Против ожиданий, аптекарское дело пришлось мне по душе. Меня завораживали пропорции: в зависимости от них смеси одних и тех же веществ действовали совершенно по-разному — могли спасти, могли убить. Мне нравилась латынь, язык, из которого тысячелетия выветрили аромат, стерли краски, оставив чеканный ритм и неумолимую, не знающую компромиссов логику. Произнесенные на латыни названия самых простых и даже обыденных предметов приобретали значительность: маленькое блюдце переставало быть блюдцем и становилось paropsis’ом, phiala уже не была пиалой, а простенькая белая сковородка становилась благородной cassola.

— Людей одного цеха, будь то поклонники восточных единоборств, модельеры или повара, отличает наличие своего языка. Нет языка — нет цеха, — рассуждал Аптекарь. — Латынь — мертвый язык — подчеркивает суть нашей профессии: содействие жизни.

Несколько раз в году, порой рано утром, порой на закате (в зависимости от правил сбора), мы отправлялись в горы, где отыскивали различные целебные растения и минералы.

— Это вид мелиссы, она же мята лимонная, которая называется melissa offi cinalis, — объяснял мне Аптекарь, с удовольствием принюхиваясь к растертому крепкими пальцами невзрачному растению. — Мелисса, по-гречески «медовая», — любимое лакомство пчел, так что упаси тебя Господь попасться на пути пчелиного роя, учуявшего мелиссу. Но если ты натрешь руки этой самой melissa offi cinalis, то ни одна пчела к тебе и близко не подлетит. Из нее мы делаем масло — хорошо сердечникам и ревматикам, используются и отвары, настойки. Настойкой натираются при подагре. А ежели нужно хорошо пропотеть, следует добавить пятнадцать — не больше! — капель на стакан чая. Чудное растение, — одобрительно ворчал Аптекарь, аккуратно складывая стебельки в холщовый мешочек, — впрочем, чему удивляться, если сам Doctor Universalis ее ценил. Цветки, учил он, хороши от спазмов, а для исправной работы печени, сердца, глаз мелисса и вовсе незаменима. И кстати, повесь себе на грудь веточку, Магнус считал, что это делает человека любезным.

Я послушно взял веточку и сунул в медальон, в котором, в соответствии с указаниями Альберта Великого, уже лежала веточка ползучей лапчатки, способствующая преуспеянию в науках, благосклонности влиятельных лиц, исполнению желаний и здоровью.

Раз в месяц я сопровождал Аптекаря на рынок, где он покупал специи, сушеные растения и всякие необходимые в нашем деле овощи и фрукты, привозимые из далеких краев.

Особое пристрастие Аптекарь питал к перцам.

— Перец, — объяснял он мне, любовно поглаживая гладкую глянцевую поверхность, — имеет свойство как бы отворять оболочку клетки и поэтому усиливает действие многих лекарств. Сама его форма — напряженная, активная — свидетельствует о выдающемся потенциале этого овоща. Десятки его сортов — одного чили сколько видов! — являются инструментами воздействия на тот или иной недуг. Возьми, к примеру, вот этот. Осторожно! Не трогай его руками. Страшно подумать, как ты будешь верещать, если после этого коснешься глаз, носа или губ! Вместо того чтобы пичкать больного антибиотиками, достаточно дать ему поесть любую еду, сдобренную изрядным количеством красного чили…

Мы медленно двигались от лотка к лотку, пока наша корзина не наполнялась доверху, и тогда ныряли в темную сводчатую харчевню, где хозяин подносил нам крохотные чашечки крепкого кофе.

— Сколько слов сказано в осуждение кофеина, — блаженно жмурился Аптекарь, втягивая в себя дымящийся напиток, — а меж тем единственный вред, который может принести умеренное — а я всегда учил тебя, что все зависит исключительно от пропорции и чувства меры, малыш, — так вот, единственный вред от умеренного питья сего восхитительного напитка — это потемнение зубов, точь-в-точь как при употреблении красного вина, гранатов и чая…

Возвратившись домой, мы выкладывали свои трофеи на большой мраморный стол, над которым висел портрет человека в зеленой мантии и черной епископской шапке, и приступали к разборке и сортировке добычи.

— Величайший, до сих пор недооцененный ум. — Аптекарь поднимал палец вверх, и я в который раз всматривался в тонкое сухое лицо человека с длинным носом, нервным ртом и умными жесткими глазами. — Гумбольдт! Он утверждал, что ни один ботаник вплоть до Конрада Геснера, Геспера и Чезальпини, включая Теофраста, не может сравниться с ним, не говоря о том, чтобы превзойти его.

Кто такие Теофраст, Геспер и прочие, я понятия не имел, да и про Гумбольдта, честно говоря, слышал мельком. Зато я быстро смекнул, что, когда Аптекарь садится на своего любимого конька, то бишь Альберта Великого, которого он величал не иначе как Albertus Magnus или Doctor Universalis, лучше было помалкивать и напускать на себя внимательно-заинтересованный вид. Даже название нашей аптеки, как выяснилось, было связано с этим человеком.

— Что такое плацебо? — Аптекарь задумчиво покрутил в руках маленькую колбу с изящным длинным горлышком. — Строго говоря, ничего. Пустышка. Насколько мне известно, впервые этот термин ввел Универсальный Доктор в своем труде De sensu et sensato, хотя многие, в том числе Нострадамус, Бэкон, Вико, упорно связывают его с Liber Fatis. Видишь ли, малыш, основой человеческого существования является вера. Кстати, неважно во что. Но одной веры недостаточно. Ее необходимо материализовать, и опять же не суть важно, в чем или в ком. Это может быть знамя, и тысячи людей, рискуя жизнью, бросятся за ним куда угодно, но стоит знамени пропасть из виду, они побегут врассыпную. Это может быть книга: не будь Торы, не было бы евреев. Это может быть крест, и во имя его люди будут совершать самые прекрасные и самые отвратительные поступки. Это может быть человек, и его прикосновение будет целебным: так излечивали золотуху короли Франции. И наконец, это может быть таблетка. Пустышка из абсолютно нейтрального материала. Назови ее слабительным, и человека пронесет. Назови рвотным, и человека вырвет. Назови средством от головной боли, и боль пройдет. Назови стимулятором, и у человека появятся силы, о которых он не подозревал. В зависимости от цели и психологии пациента мы можем сделать эту таблетку горькой или сладкой, голубой или розовой, написать на этикетке, что в ней содержится экстракт корня женьшеня или растертый окаменевший помет скальной голубки. Результат обеспечен. Да, нас лечат не столько лекарства, сколько вера в их действенность. Это мы наделяем материал целебной силой. Всё или почти всё на свете — плацебо: религии, флаги, ритуалы, святыни, искусство. Человек помогает себе сам. Делает себя сам. Сам вытягивает себя за волосы из болота. Но для того, чтобы он смог это сделать, ему необходимо плацебо.