Нервный парень повозился с дверцей, открыл ее, но садиться в машину почему-то не стал. Просунув руку под приборную панель, он потянул рычаг и, обойдя машину, поднял блестящий розовый капот. Пока дверь была открыта, Иларион успел заметить, что сиденье водителя почти до упора подвинуто вперед. Парень, наверное, был большим оригиналом, раз предпочитал водить автомобиль, задрав колени выше головы и упираясь животом в баранку. Забродов поиграл бровями и нерешительно положил ладонь на дверную ручку. Он никак не мог взять в толк, что происходит. На угон это походило так же мало, как парень в кожанке походил на водителя розовой малолитражки. Возможно, это был муж, решивший покопаться в двигателе, пока жена сидит в парикмахерской. Ну не жена, так любовница или, скажем, просто знакомая…
Молодой человек опустил капот, оглянулся по сторонам и, засунув руки в карманы куртки, неторопливо зашагал прочь. Ну и черт с ним, подумал Иларион, снова принимая расслабленную позу. Пора становиться современным человеком. Моя хата с краю, ничего не знаю. Бомбу он, что ли, туда подложил? Господи, какая чепуха лезет в голову… Неизгладимая печать профессии, вот что это такое. Теперь мне до самой смерти, наверное, будут мерещиться бомбы в двигателях, террористы и прочая дрянь. Нужно было становиться литературоведом, хотя, по слухам, творческая интеллигенция тоже не сахар… Как, бишь, звали того скульптора, который бродил по улицам и душил прохожих? Хоботов, вот как. Талантливый был мужик. А сколько баек рассказывают про писателей — и смешных, и не очень… Это потому, что мир грез, в котором они живут, суть место, полное неожиданностей. Зайдешь чуть дальше чем нужно — и готово: если не тюрьма, то психушка тебе обеспечена… Возьмем, к примеру, меня. Я не творец, а всего лишь более или менее квалифицированный потребитель чужого творчества, а сколько раз на протяжении жизни мне говорили, что по мне дурдом плачет? Ох, много!.. И говорила это не шантрапа подзаборная и не торговка семечками с колхозного рынка, а люди серьезные, уравновешенные, привыкшие отвечать за свои слова и в большинстве своем искренне. Мною уважаемые. Это ли не повод задуматься?
Он покосился на часы. До условленного срока оставалось меньше пяти минут. «Только бы старикан не испугался дождя, — подумал Иларион. — Я бы на его месте хорошенько подумал, прежде чем выходить с такой книгой под дождик. А с другой стороны, кто сказал, что он придет на первую встречу с книгой? Никто. Это просто мне так хочется. А старик будет осторожничать, присматриваться, ходить вокруг да около и, только когда убедится, что я не представляю опасности, пригласит меня в гости или назначит встречу у того же Пигулевского, где ему будут обеспечены все необходимые условия: и безопасность, и уединение, и — на всякий случай — свидетель…»
Зеркальная дверь парикмахерской отворилась, и оттуда, вышла довольно экстравагантно одетая девица с прической, которая, как краем уха слышал Иларион, на молодежном жаргоне носила меткое наименование «перья». Вышеупомянутое сооружение действительно сильно напоминало кучу торчащих во все стороны перьев, окрашенных в красный и белый цвета. Эта пестрая красно-белая копна удивительно гармонировала с небрежно наброшенным на плечи боа из ядовито-зеленого меха — натурального или искусственного, было не разобрать. «Ей-богу, — подумал Иларион, — я не удивлюсь, если окажется, что розовая машина — ее».
Девица двинулась через улицу, торопливо и вместе с тем осторожно перебирая длинными худыми ногами в облегающих сапогах на высоченной платформе. Колени у нее были такие острые, что, казалось, вот-вот прорвут сетчатые чулки. Блестящую сумочку из ярко-красного кожзаменителя девица держала над головой — берегла новую прическу. Проезжавшая мимо машина громко просигналила, не то предостерегая обладательницу зеленого боа от неосторожного попадания под колеса, не то отдавая должное ее экзотическому виду. Понять водителя было легко: дамочка напоминала редкую тропическую птицу, ненароком залетевшую в серые ущелья осенних московских улиц. «Ну и молодец, — подумал Забродов. — Потеряться в толпе, стать неотличимым от нее проще всего. А на то, чтобы выделиться из серой массы, пусть даже таким примитивным способом, требуется мужество. Отсутствие вкуса — это другой разговор. И потом, кто сказал, что у меня правильный вкус, а у нее неправильный? Они просто разные, наши вкусы. Мне нравится японская поэзия, армейский комбинезон и мой „лендровер“, а ей — красно-белые „перья“ и зеленое боа… И между прочим, с общепринятой точки зрения, мы оба — чудаки не от мира сего. Если бы тот тип, что ей сейчас сигналил, узнал, какую сумму я намерен отвалить за книгу, которую даже не могу прочесть, потому что не знаю японского, он, наверное, бибикал бы на меня, пока не посадил аккумулятор».
Пропустив мимо себя еще одну машину, дамочка в зеленом боа перебежала улицу и остановилась, как и предполагал Забродов, возле розовой малолитражки. Пока она торопливо рылась в сумочке, отыскивая ключи, Иларион мог как следует ее разглядеть. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не девица, а дамочка, причем лет ей не меньше сорока — ну, может быть, тридцати восьми. «Ага, — подумал Забродов, — вот оно что. „Врагу не сдается наш гордый „Варяг“…“ А враг у нас с ней общий — время. Странно, почему людям неймется? Кто сказал, что со старостью необходимо бороться? У нее, у старости, наверняка есть свои прелести, скрытые от наших глаз и потому нам непонятные. Так нет же, подавай нам вечную молодость или хотя бы видимость ее. А зачем? Что такого интересного мы рассчитываем увидеть в будущем, ради чего стоило бы из последних сил цепляться за жизнь?»
Пока Иларион Забродов развлекался подобными философскими раздумьями, объект его наблюдений успел отпереть дверцу своей машины и торопливо юркнуть за руль, спасаясь от дождя. Забродов видел, как по лобовому стеклу розовой малолитражки заходили «дворники», смахивая с него дождевые капли. Затем включился стартер. Он квохтал и кудахтал почти минуту, потом немного помолчал и закудахтал снова, но двигатель ни в какую не желал заводиться.
Иларион закурил еще одну сигарету. Ситуация становилась любопытной. Между делом бросив взгляд на часы, он отметил, что человек, которого он дожидался, запаздывает, и даже слегка обрадовался этому обстоятельству: во-первых, теперь у него появилась возможность досмотреть спектакль до конца, а во-вторых, опоздание старика давало ему некоторое преимущество, которое при желании можно было использовать во время торга.
Осознав тщетность своих усилий, дамочка в розовой малолитражке перестала терзать стартер и в сердцах хватила кулаком по ободу руля. Иларион увидел, как она растерянно выглядывает из окошка: вероятно, перспектива снова выбираться под дождь и, жертвуя только что сооруженной прической, копаться в моторе, не вызывала у нее восторга. Забродов ее очень хорошо понимал: ему самому не хотелось выходить под дождь, но так же, как дамочка в зеленом боа, он чувствовал, что выходить придется. Оставалось только позавидовать японцам, у которых подобные проблемы во все времена решались до крайности просто: неприятности человека — это его личное дело, а помогать тому, кто попал в беду, значит взваливать на себя тяжкое бремя его кармы, что недопустимо.
Владелица розовой машины все-таки вылезла наружу, подняла капот и беспомощно уставилась вовнутрь, смешно отведя назад руки, чтобы ненароком не испачкаться. Оставалось только гадать, что она рассчитывала там, под капотом, увидеть: судя по выражению лица, представшая перед ней картина была ей в новинку. Она явно не ожидала обнаружить внутри своей чистенькой и блестящей, как елочная игрушка, машины перепутанную кучу каких-то грязных замасленных железяк, пыльных проводов и резиновых ремней. Забродов сочувственно усмехнулся, но выходить из машины пока что не стал, ограничившись тем, что перегнулся через соседнее сиденье и опустил стекло с правой стороны.
