И вот британскую делегацию на официальной встрече в зале заседаний облисполкома кто-то из чиновников абсолютно серьезно спросил, смотрели ли они фильм «Рабыня Изаура». И в зале стало тихо-тихо. Британцы ошалели прямо: все на них смотрят внимательно, как будто государственный вопрос решается или как будто они сейчас должны ответить, почему они так поздно открыли Второй фронт во время Второй мировой. Или должны немедленно ответить, где у них хранятся ядерные боеголовки. И от их ответа будет зависеть, настучат им эти украинцы по башке или нет.
– Нет! Нееееет! – вдруг закричали из задних рядов. – Если плохо заканчивается, – тут тетьки аж зажмурились от ужаса, – то лучше пусть не расскаааааазывают!
И тут некоторым гостям даже стыдно тогда стало, что они Изауру в Англии своей не смотрели, так серьезно украинцы относились к этому фильму и с таким укором потом на них косились. От же, фильм у них шел, а они не посмотрели!
– Изаура? А?
– I’m sorry, мы не знаем.
– Как?! А что такое фазенда, знаете? Фазенда, фа-зен-да...
– I’m so sorry...
– А что ж вы смотрите тогда?! – спросили у семьи Сэнсбери за ужином.
– Мы не смотрим Ти Ви, – сгорая от стыда, признались Сэнсбери и потупились, – мы – so sorry – только слушаем концерты Рахманонофф, Мозааарт, потом еще Тчайковски, потом Глинкэ.
Сори, сори... Ну дикари, словом, эти англичане оказались.
А тут мы, поскольку, можно сказать, руку на пульсе мировой культуры держим, то и праздничный ужин, куда пригласили семью Сэнсбери, – она – административный судья города Вустера, он – профессор университета, – не послужил препятствием, не помешал во время трапезы смотреть «Изауру», вскрикивать в некоторых местах и плакать, тыкая локтем в рядом сидящих гостей, чтоб они наконец прониклись и разделили общее горе. В этой как раз серии Изаура окончательно понимает, что не видать ей своей свободы, как англичанам сериала. Она полчаса тупо втыкала палец в какую-то бумажку и мечтала, чтобы ей кто-нибудь эту бумажку прочел, потому что она, оказывается, в связи с эксплуатационным бразильским режимом не ходила в школу и не умеет читать. Так вот, все-все женщины за праздничным столом прямо стонали от невозможности прочесть ей это письмо. А это как раз и была та самая вольная, которая отпускала Изауру на свободу. И эта придурочная опять положила бумажку на место в ту же шуфлядку. И коварный какой-то Леонсио ее, эту вольную, таки спер...
Ну а мы с англичанами в это время скучали, потому что разговаривать было неловко, все, кто смотрел телевизор, говорили: чшшшш, тихо, щас будет самое интересное...
Джеймс
В последний вечер во время прощального ужина в ресторане отеля «Черемош», где мои британцы останавливались, к ним за столик подсели две девушки. Полненькая и тощенькая. Блондинка и блондинка, но фальшивая. Обе в блестящих крохотных тряпочках и на высоченных котурнах. Как они к нам попали, кто их звал, кто такие, было не совсем ясно, но вообще-то ясно, конечно. Они представлялись то студентками мединститута, то вдруг напились и признались, что они соврали и вообще-то они актрисы... По-английски знали только «окэй, окэй» и «амэрикэн бой». Разговаривали громко-громко, сидя там, за столиком, где Джеймс Макдональд и Алекс, руки летали у всех четверых: так они объяснялись друг с другом, мои британцы и эти две лицедейки. Характер деятельности которых, кстати, уже через две минуты после знакомства не вызывал ни у кого сомнения. Алекс смылся быстро. Ну понятно. Он там в Британии в телекоме работал. Вот интересно, в каждой группе, – а группы были все или из организации «Молодые фермеры», или владельцы заводов и фабрик по производству сельхозпродукции, или спонсоры – в каждой группе обязательно был один, самый общительный, самый веселый, самый открытый и самый любопытный – из телекома. И какое отношение имел телеком – то есть телефонная компания – к ассоциации молодых фермеров, совершенно непонятно было. И все эти телекомовцы хотели все знать, все записывали, фотографировали. Так вот, в этот раз из телекома был Алекс. Потом, как оказалось, две эти липовые студентки провели в номере Джеймса Макдональда веселую ночь, как там уже было, не представляю, но втроем, а утром стащили его сумку и исчезли.
За нами уже приехал автобус, группе ехать во Львов, из Львова уходит поезд в Санкт-Петербург, а оттуда они должны лететь в Манчестер. Все рассчитано с запасом в час. И вот этот весь запас – час до отъезда во Львов, час на обед по дороге, час в Питере, час в аэропорту, все это время было потрачено на то, чтобы найти сумку Джеймса, где был его паспорт. Подняли на ноги охрану, открыли номер, где вроде поселились девушки, – сумки не было, девушек не было, вещей девушек не было. Потом, слава богу, выяснилось, что паспорт Джеймса оказался в папке с документами у Алекса (который из телекома). Мы плюнули на сумку Джеймса, погрузились в автобус и помчались.
Буквально через две недели девушек нашли.
– У вас есть вопросы? – поинтересовались в милиции.
– Есть, – говорю. – Только не по существу...
– Ну давайте, – неохотно согласился следователь.
– А почему именно Джеймс, девушки? Почему именно он?
Девочки высокомерно меня оглядели, все в блестках, как новогодние елки, и ответили, чтоб я не думала и что они – не такие, ясно вам?! И с кем попало не ходют. А Джеймс, он был... Одна из них мечтательно закатила глаза.
– Знаете, девушки, – теперь моя очередь была закатывать глаза, – у них там не принято такие факты скрывать и делать вид, что ты летчик-космонавт, если ты только из колонии строгого режима освободился. Так вот, Джеймс, девушки, окончил школу для педагогически отсталых детей со справкой, девушки, потому что в силу своих способностей выпускные тесты, даже облегченные, не сдал. Так что, девушки, он уж точно не физик-ядерщик. У Джеймса ай-кью, если вы знаете, что это такое, девушки, в два раза ниже, чем у колли. Это собака такая. Если вы не знаете, девушки.
А вот, кстати. Мы всем британцам прямо в аэропорту, когда встречали, подарили блокноты для путевых дневников. Блокноты были особенные, с обложками из деревянной пластины с вырезанными гуцульскими узорами. Британцы с удовольствием записывали туда каждый вечер свои приключения у нас. А Джеймс как-то утром чуть ли не в последний день за завтраком подходит ко мне с этим вот блокнотом, абсолютно чистым, без единой записи, и просит смущенно: «Мэриэнн, напиши буквами твоей страны здесь мое имя Джеймс, плиз».
Я взяла его блокнот и на первой страничке написала большими печатными буквами: ДЖЕЙМС.
Он долго восхищенно рассматривал: «Какие красивые буквы... – и потом задал очень характерный для него вопрос: – А как это читается?»
– Короче, – продолжала я, – Джеймс не атомщик, не лорд, не врач, не владелец сети магазинов, не фабрикант, не тайкун (что означает магнат). – Девушки напряглись. – Джеймс, девушки, пастух. Он нанимается на фермы и пасет овец. Причем он признался, что не хочет идти на более оплачиваемую работу – на стрижку овец, например. Ему и так хорошо. Ну да, в своем деле он – один из лучших по профессии. Лучший на севере Англии пастух. Поэтому его и включили в группу молодых фермеров. (Вообще-то его включили, потому что никто больше ехать не хотел. Боялись люди. Это ведь был 1991 год. Британцы с собой коробки с мылом привезли на подарки, ага. А овец в Британии вообще-то прекрасно пасут черно-белые веселые собаки бодер-колли. Там и пастух не нужен.)
