— Вам, вероятно, живется теперь спокойно, — сказал он, не глядя на нее.
Она молча кивнула утвердительно.
— Превосходно. Хотите на него посмотреть? — добавила она после минутного колебания.
Теодор сплетал пальцы своих перчаток.
— Если вы тоже этого хотите, — сказал он и затем вдруг стремительно встал.
— Ирэн, — сказал он.
Его голос трепетал от чувства. Он стоял над нею. Он видел изгиб ее лица, темные ресницы на ее щеке. Тонкая шпилька выскользнула сзади из блестящих волос; она казалась черной на изгибе ее белой шеи.
Он упал на колени рядом с ней, не решаясь коснуться ее руки.
Он видел, как она задрожала. Ее губы трепетали, как у испуганного ребенка. Возможно, что именно этот признак страха, этот простой симптом настоящего испуга сказал ему больше, чем могли бы сказать слова, которые он боялся услышать.
— Ирэн! — сказал он, словно защищаясь от себя. Она пристально смотрела на огонь, игравший в ее перстне, на плотные обшлага своего платья. Неужели она попадется опять в плен? И кто-то другой опять подчинит ее волю? Слова не приходили к ней. Она казалась себе такой растерянной и беспомощной. Теодор тихо встал.
— Хорошо, — сказал он. — Ирэн, дорогая, не принимайте этого так. Я хотел испытать свое счастье. А вы, — он попробовал смеяться, — вы только расстроились.
Он утешающим жестом обнял ее за плечи.
— Я ухожу, моя дорогая.
Она подняла на него глаза.
Острая боль пронзила его при виде ее бледного лица.
— Боже мой! Вы боитесь меня! — воскликнул он. — Я не думаю, чтобы заслуживал это.
Он поднял свой хлыст и перчатки.
Где-то близко, в коридоре, смеялся Карл-Фридрих.
Они оба его слышали. Лицо Теодора чуть-чуть побледнело. Он остановился в дверях и сделал назад один шаг. Затем посмотрел на Ирэн и, не сказав ни слова, снова повернулся и вышел из комнаты.
ГЛАВА VII
Ванда де Кланс встретила Шторна во дворе замка. Он помог маленькой даме выйти из автомобиля. Затем они поглядели друг на друга.
— Вы мало похожи на путешественника-триумфатора, — сказала она весело. — Почему у вас не победоносный вид? Почему не видно трофеев?
Он рассмеялся вместе с ней.
— У меня сильно разболелись зубы в горах, и один туземец вытащил мне зуб крючком для застегивания ботинок. Хотите, я вам подарю этот крючок?
— Ах, бедняжка! Что же, туземец просто невзлюбил вас, или это была новая форма мести?
— Совсем нет. Это был единственный инструмент, который у нас нашелся. Он его попробовал применить, и вышло великолепно.
— От ваших страданий мне делается холодно. Если вы мне расскажете еще одну экзотическую историю вроде этой, я отморожу себе палец. До свиданья, дорогой. Загляните к нам, Тео, хоть ненадолго. Или не хотите? А это правда, что вы завели аэроплан?
Он сел в седло. Его лошадь горячилась, и он едва ее удерживал.
— Охотно. Я приду как-нибудь к чаю. Как поживает Рудольф? Как дети? Растут? До свиданья, до скорого.
Ванда взбежала наверх, в голубую гостиную, и, найдя ее пустой, устремилась в будуар Ирэн.
Ирэн стояла у окна. Матовый румянец, всегда вызываемый морозом, окрашивал ее щеки.
— Дорогая, вы похожи сейчас на привидение, — вскричала Ванда.
Она поцеловала Ирэн.
— Пойдемте к камину. Что с вами? Что случилось? Или бедняга Теодор сделал вам предложение? Он выглядел таким же веселым, как факельщик на похоронах. Уж не угадала ли я? Вы отказали ему и теперь чувствуете себя виноватой? Не надо, дорогая, огорчаться, он еще вернется!
— Я очень бы не хотела этого! — сказала Ирэн. Она была как в лихорадке и нервно сплетала пальцы.
— Ах, Ванда, я не могу всего высказать, но вы должны, зная мою жизнь, понимать, что замужество — это то, о чем я не хотела бы думать.
— Так не думайте, — сказала Ванда. — Тео — безобиднейшее в мире существо. Он более чем мил. Ирэн, вам следует выйти из своего затворничества и не киснуть в этом ужасном месте. Переселитесь ко мне на несколько дней.
Ирэн покачала головой.
— Нет, только не, сейчас. Но это очень мило с вашей стороны.
Ванда сняла ботинки и поставила свою маленькую ножку на стенку белого фарфорового камина.
Она находила, что Ирэн чересчур серьезно смотрит на жизнь, и думала о том, что она, Ванда, не стала бы расстраиваться из-за таких вещей. Теперь, когда Ирэн свободна и ее порабощение кончилось, стоило ли себя чем-нибудь угнетать?
— Слушайте, дорогая, — сказала она. — Поедем со мной в Париж. Развлекитесь туалетами. Мудрецы говорят, что платье — лучшее средство утешения для женщины. Несколько новых шляп сразу улучшат ваше самочувствие.
Она весело взглянула на Ирэн.
— Какая вы милая, Ванда!
— Так едем?
— Я подумаю об этом.
— Это значит, что вы не хотите. Всякий раз, как кто-нибудь из друзей отвечает мне так на мое приглашение, я вычеркиваю его из списка. Ужасно смешная вещь — женская нерешительность. Чем больше женщина обдумывает, тем больше усиливается ее нерешительность.
— Вы сегодня настроены очень философски.
— Как раз в меру… А как, милая, насчет завтрака? Я с удовольствием поглодала бы какую-нибудь косточку.
В эту самую минуту снизу, из столовой, донесся удар гонга.
— Благодарение небу, — сказала Ванда, вставая. Надевая свои сапожки, она раскачивалась перед Ирэн.
За завтраком, основательно подкрепившись, — в то время как Ирэн ничего не ела, — Ванда заявила, что останется на целый день. Наградой ей было восклицание Ирэн:
— Правда, Ванда? Как я рада!
Они вместе вернулись в будуар, где Ванда сразу легла на ковер и пролежала на нем не менее получаса. Закурив папиросу, она спросила Ирэн:
— Как ты находишь свою свободу?
Ирэн полулежала в кресле, с закрытыми глазами, заложив свои гибкие руки за голову. Она выпрямилась и посмотрела на Ванду. Щеки ее покрылись легким румянцем.
— Это великое счастье, — сказала она кротко. — Великое счастье, — повторила она. — Не нахожу для этого другого слова. Вставать утром и знать, что мне не надо идти в комнату больного ровно к десяти часам, где должна читать вслух до без четверти двенадцать. В половине второго я получала свой выходной час с приказом вернуться ровно в половине третьего. Меня осыпали бранью, когда я на минуту опаздывала. Это унижение, для вас непонятное, наполняло шесть лет моей жизни.
