Поднявшись из лощины, я обнаружил, что картошка испеклась. Выкатил ее прутиком из золы и оставил студиться.
Картошка, казалось, остывала целую вечность. Клубни пропеклись. Корочка свободно отваливалась. Съесть нужно совсем немного, чтобы не навредить желудку. Лучше продолжить чуть позже. Я съел пару картофелин и лег под пихту. Плотные пушистые ветви надежно укрывали со всех сторон. Теперь можно и отдохнуть. Лежа на хвое, совершенно не чувствуешь неудобств. Было мягко. Пихтовая хвоя, в отличие от ели, не колет тело.
«Полежу, а потом что-нибудь придумаю. Надо отдохнуть…» – Я расслабился. Ветерок слегка обдувал пихту. Мошкара не беспокоила. Это был маленький рай. Дежурный сержант вчера собирался меня «обкатать»… Сегодня мраморный кобелюка… Не прыгнул бы из-за угла на бедного человека – до сих пор был бы жив, радовался солнцу… колбасе… еще чему-нибудь.
И я заснул.
Разбудил меня рев сирены, доносившийся из деревни, – этот звук нельзя спутать ни с чем. Затем послышалось урчание двигателей. Это были грузовые автомашины либо автобусы. В любом случае, это не легковые таратайки. Значит, народу прибыло немало. Оцепят деревню и вытащат, как блоху из овечьей шкуры. И ничего ты им не сможешь противопоставить, потому что удостоверения у тебя с собой нет. Потому что твоя жизнь здесь никому не нужна. Потому что ты для кого-то помеха.
«Картошку бросать придется», – подумал я с сожалением. – Лопату, конечно, я вам не оставлю. Это оружие, оно многого стоит…»
Взяв лопату, я углубился в пихтач, опустился косогорам вниз и здесь остановился. В таком положении, даже на голой местности, сверху меня трудно увидеть, пока не выйдешь к косогору. Но сделать это непросто: всюду заборы. Сплошные доски. Жерди. Колючая проволока. Тропинки здесь никому не нужны. Садоводу некогда гулять вдоль деревни. Тропинки и переулочки, что когда-то здесь были, все как один перекрыты. Разве что лесом можно пройтись вокруг.
Лесок кончился. Я стоял в низине. На пути был теперь овраг. Возвышаясь, он тянулся от подошвы косогора до самой церкви. Предстояло проскочить это голое пространство, обойти косогор и повернуть за него у реки.
К елям! К тулупу!
Только бы никто не заметил!
Речной берег темнел зарослями. В проеме мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. Голова смотрела в мою сторону и кому-то судорожно махала рукой.
Я был виден как на ладони. Ничего не оставалось, кроме как быстро войти в овраг, из которого был лишь один путь – верх, к церкви. Там можно спрятаться, потому что дверь была без замка. На углу там висела каменная табличка: «Петропавловская церковь в псевдодревнерусском стиле, построена в середине девятнадцатого века». Она никому была здесь не нужна. Ее отреставрировали после съемок фильма «Сибириада», затем вторично «раскулачили» по полной программе, ободрав доски чуть не до самой макушки. Дверь, помнится, была подперта могильной плитой с отбитым низом. «Юлия Александровна Захарова скончалась 26 декабря 1916 г. на 58 году. Мир праху твоему».
Трудно сказать, как оказалась здесь эта плита. Понятно, что не своими ногами пришла с кладбища, ведь оно расположено на другом краю деревни. Возле церкви находились лишь две черных плиты, под которыми покоился потомственный почетный гражданин с супругой. Зато сбоку от церкви, на косогоре, теперь торчал из земли высокий неокрашенный деревянный крест, обложенный у основания обломками шлифованного камня.
«Не могильных ли плит обломки», – подумал я, обходя в первый же день родную деревню…
Сунув в кусты лопату, я бросился вверх по оврагу. Я бежал. К могильной плите. К дверям. Только бы успеть. Сейчас они кинутся к яру, примутся рыскать по кустам, но меня там не будет. Беглец окажется наверху. Вот только удастся ли трюк.
Я достиг уже почти самого верха оврага, как вдруг уткнулся в навал из пластиковых мешков и бутылок. Они лежали в самом начале оврага вперемешку с битым стеклом. Ноги скользили, проваливаясь в эту мешанину. Не повредить бы ноги. Цепляясь за чахлые кусты полыни, я обошел свалку стороной.
Овраг позади. А вот и его начало, исток. Совсем узкое место шириной в метр, и метрах в пяти от него угол церкви. Вход. Обе половины двери закрыты. Накладка и замочная петля без замка. Мраморная плита стоит в наклон, прислонившись к двери.
Мельком взглянув вдоль улицы и, никого не заметив, я двинул плиту на себя и потянул дверь. Образовался узкий проход. Протиснувшись внутрь, я прикрыл за собой дверь. Тяжелый камень, прошуршав снаружи по двери, послушно встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя. Без посторонней помощи это невозможно.
Я притаился внутри, стараясь не дышать. Не учуяли бы только человеческий запах. Ведь у них может быть собака.
Осторожно ступая по паперти, я заглянул на лестничный ход, ведущий на колокольню: лестничный пролет наполовину обрушен, в беспорядке лежат в полумраке истлевшие по краям ступени. Путь на колокольню был отрезан. Имелся еще один путь – центральная часть церкви. Здесь было светло. Через зарешеченные окна гулял ветер. Сверху, как и прежде, свисал длинный крученый стержень четырехугольного сечения. С него не соскальзывают руки. Это я помнил. Под куполом металлический стержень изгибался в виде петли, вися на еще более толстом кольце.
В колхозные времена здесь висела люстра, а сама церковь использовалась по-разному: здесь хранили то зерно, то пустые бутылки. К середине хрущевской эпохи церковные двери будто сами собой распахнулись: настала наша эпоха, время подростков. Мы играли здесь в войну, в немцев и русских, щеголяя в солдатских пилотках и фуражках, обвешанные деревянными пистолетами и шашками. Это было время Чапаева и Александра Матросова.
Потом куда-то исчезла люстра. Вместо нее остался лишь кусок толстого кабеля, привязанный к стержню и бороздивший о пол.
С помощью кабеля можно было подтянуть стержень к полуразобранной перегородке, взобраться по обрешетке наверх и, ухватившись за него, лететь под куполом, пружиня ногами о противоположную сторону. Теперь на том месте зияет приличная дыра.
Дальнейшие свои действия я совершил на «автопилоте». Уцепившись за провод, я подвел его к стене, взобрался по обрешетке наверх, подтянул к себе стержень, ухватился за него и со всей силы оттолкнулся ногами.
«Эк, с картошки меня понесло!» – с тоской подумал я, летя по воздуху. Времени на повторные попытки не было: я уцепился за край пролома, ударившись коленями в стену. Протиснувшись внутрь отверстия, я намотал кабель на конец стержня, дабы не волочился по полу, наводя на лукавые мысли, и со спокойным сердцем выпустил из рук. Кронштейн огромным маятником качнулся к противоположной стороне купола, затем вернулся. «Только бы ты не скрипел, зараза», – ругал я непослушное железо.
Но вот качение прекратилось. Слава богу! На чердак с помощью этого устройства теперь будет не забраться.
Пробравшись через узкий лаз к металлической обшивке купола, я опустился на чердак. Прошел под крышей в сторону колокольни, затем опустился на горизонтальную площадку на уровне второго этажа. Вдоль стен здесь тянулись кверху ступени. Они оказались целы.
