Лазоревая Луна, Забудь свои имена! Х’аааа! Х’ииии! Спускайся жить со мной Жизнью земной Х’аааа! Х’ииии! Лазоревая Луна услышала песню Акчинука, и ее сияние стало ярче. Что-то внутри нее задрожало, заволновалось, забилось.
«Прощай, Желтая Луна!», — сказала она мысленно сестре и, пока звезды спали, тихо-тихо, быстро-быстро скатилась она вниз, на землю, прошла сквозь арку и стала такой же, как Акчинук — вся покрытая голубой шерстью, с четырьмя лапами. Акчинук подошел к ней, и они побежали по Острову. «Как это хорошо — бегать по земле, — подумала бывшая Лазоревая Луна, — и махать хвостом, и шевелить ушами, и нырять в туман. И как это скучно — все время быть луной».
Однако приближалась ночь.
«Твоя сестра, Желтая Луна, узнает нас по светло-голубой шерсти, — сказал Акчинук. — И тогда она точно вернет тебя обратно на небо и уже никогда не отпустит ко мне!»
Они решили посыпать друг друга черным песком, чтобы старшая сестра, сколько бы ни смотрела — не сумела их разглядеть.
Ночь прошла, а они так и остались: как будто кто-то пролил черную краску на их голубую шерсть.
С тех самых пор живет Желтая Луна одна. Иногда она смотрит во все глаза в поисках своей младшей сестры, иногда сощурится — может, хоть так, думает, удастся увидеть ее.
А бывшая Лазоревая Луна и Акчинук уже давным-давно сами стали песком. Но на Острове до сих пор стоит арка, построенная Акчинуком, и кто только ни проходит сквозь нее, а так ничего и не происходит.
Но на Острове до сих пор живут дети их детей — детей — детей и так уже много тысяч поколений черно-голубых, пушистых, с четырьмя лапами и лунной кровью.
Мамору проснулся, и они поплыли дальше, и плыли еще десять дней, и не было ни островов, ни разговоров. Мамору думал о будущем. Кит думал о мамору. И так они долго и глубоко думали, что даже иногда забывали, где они и куда направляются. И только иногда Кит звал мамору:
— Ты там?
— Я тут, — отвечал мамору. И так они продолжали свой задумчивый путь. Но на десятый день, а, вернее, на десятую ночь, мамору сел на корточки, обхватив лапами колени. И посмотрел на небо. Невдалеке от Большой Медведицы мерцала звезда. Мерцала-мерцала и погасла. Мамору задумался и сказал:
— Вот послушай, Кит…
— Ну? — лениво спросил Кит. Он немного устал и ему уже хотелось спать. Но они так долго думали и так давно не разговаривали, что Киту стало интересно, что же там такое, на уме у мамору.
— Даже если звезды гаснут, а они огромные и бесконечные. Бесконечные, я думал, и огромные… — загрустил мамору и замолчал.
Кит не сразу понял, что именно хотел сказать мамору. И потому спросил:
— Ты что же — боишься? Боишься погаснуть?
— Раньше я боялся только превратиться в камень, — ответил мамору. — А сейчас, когда я думаю об Острове, я не боюсь стать камнем. Я боюсь не увидеть, что будет с моим Островом, кто поселится на нем, какие дома построят, какие норы и гнезда.
— Что это с тобой на ночь глядя? — сердито спросил Кит. — Если ты хочешь знать, что я думаю об этом, то, тысяча акул! — я ничего не думаю! Но я слышал, что любовь сильнее тех законов, по которым гаснут звезды, и люди, и острова.
— Хм… — произнес мамору. — Мне кажется, об этом я еще не думал. И как только ты все знаешь, Кит? Обо всем слышал?
— Тысяча акул! — ответил Кит.
Тем временем они приблизились к Острову Серой Травы.
— Может быть, этот остров — твой?
— Не похоже, — вздохнул мамору.
Но пора было останавливаться на ночлег, и они причалили к Острову Серой Травы. Мамору снова и снова слушал внутри себя слова Кита: «…сильнее тех законов, по которым гаснут звезды». А потом он вспоминал: «И люди… и еще что-то… да! И острова! И звезды…и люди…и звезды…» И к этим словам присоединились другие, новые, неизвестные — Гидгих, Ахсинун, Сунам…И мамору даже не успел понять, что спит и видит сон.
Гидгих и Ахсинун
Однажды жили на Острове рыбак Гидгих и его жена Ахсинун. У них было двое детей — мальчик Сунам и девочка Кумаа, но владыка неба, воды и земли позвал их в деревню мертвых. Остались рыбак и его жена без детей, но каждый день думали они про Сунам и Кумаа — как они там без них, совсем маленькие еще.
По вечерам Гидгих плел сети, Ахсинун чистила рыбу, они разговаривали о прошедшем дне, о завтрашнем, и, если дождь был не сильным, они выходили к океану — постоять в тишине.
А там, в океане, на глубокой глубине жила Большая Черная Рыба. Она поднималась со дна только в ясные лунные ночи — посмотреть на Остров, да так, чтобы ее, Рыбу, никто бы не разглядел.
В одну из таких ночей увидела она рыбака и его жену. Влюбилась Большая Черная Рыба в Гидгиха. И стало ей на глубокой глубине маятно, тоскливо, одиноко, словом, невыносимо.
Черная Рыба принялась каждую ночь подниматься со своей глубины в надежде еще раз посмотреть на рыбака. И как только она его видела, так радостно становилось и спокойно в темной рыбьей душе. С каждой новой ночью крепла ее любовь к рыбаку и росла ее ненависть к его жене. В конце концов, захотела Черная Рыба избавиться от Ахсинун. Семь ночей подряд в тайне от всех размышляла она, как бы совершить задуманное, но так ничего и не пришло ей в голову. Тогда решила Рыба отправиться к сестрам: всего их три, а хитрости на сотню акул хватит. Сестры у нее были старые — много глубин повидавшие, много волн испытавшие. «Они, — подумала Черная Рыба, — точно знают, как избавиться от ненавистной жены рыбака».