– Брюно! – Сауле забеспокоилась и повернула голову в его сторону.
– Чего тебе?! – голос Брюно звучал глухо, словно его засыпало землей.
– Ничего! Все в порядке! – Брюно шевельнулся в своем окопе.
– Свинья! – выругалась Сауле. – Из-за тебя я потеряла цель!
«Значит, я сейчас спас чью-то жизнь!» – подумал Сюткис, но вслух ничего не сказал.
Сауле вновь взялась за бинокль. В пятидесяти метрах от первой обнаруженной ею ячейки она увидела вторую. Два моряка устанавливали ружье, накрытое мешковиной, пряча ствол между двумя замшелыми валунами. Сверху ей хорошо было видно, как они укладывают на бруствер длинные бронебойные патроны.
– Брюно! – она готова была стрелять.
– Вижу двоих с противотанковым ружьем! – отозвался напарник.
За час, прошедший после выхода немецких танков на позиции для атаки, Сауле убила шесть человек – три боевых расчета ПТР, полностью подавив противотанковую оборону врага.
Но, помаячив на виду у русских, танки отошли на исходные позиции. Так и не начав атаку…
Ночью Сауле в кровь разодрала ногтями спину своего любовника, отрываясь за потерянную цель и испорченное на охоте настроение… Почувствовав горячую кровь под ладошками и вдохнув ее запах, она вдруг испытала такой оргазм, о котором даже не мечтала…
Глава 8Старый начмед Наум Михайлович знал, о чем говорил… С первых же дней своей службы в госпитале Даша окунулась в тяжкий труд и познала крайнее напряжение своих физических и душевных сил.
Всем медсестрам, не только ей – новенькой – было нелегко… Они в госпитале делали все: и лечили, и дежурили, и ухаживали, и грузили, и носили, и стирали, и варили, и кормили, и охраняли, и несли ответственность за оборудование и имущество госпиталя.
В середине ноября вдруг резко похолодало. С неба посыпалась снежная крупа, а мелкие лужи по утрам сковывало морозцем. Здание госпиталя не отапливалось. Раненых клали на пол, слегка притрушенный прелой соломой, прямо в одежде. Не хватало не только кроватей и матрасов, но и посуды. Только солдатские котелки да ложки…
Наум Михайлович, издерганный заботами, днями и ночами – весь на оголенных нервах, держался из последних сил, на одной воле, сжатой в кулак. Поскольку командование ничем помочь не могло – у него просто не было ресурсов для этого, Наум Михайлович однажды бросил все и поехал в Севастополь, по предприятиям и заводам. За шефской помощью… С кем он говорил и как, так и осталось тайной, но через пару дней в госпиталь привезли доски и брусья, и матросы из команды выздоравливающих стали делать из привезенного леса подобие коек, натягивая на деревянные рамы брезент. С какой-то севастопольской фабрики привезли уже готовые чехлы для матрасов, наволочки и техническую вату, и весь медперсонал с утра до ночи и с ночи до утра трудился, набивая этой ватой чехлы и наволочки. Готовые – тут же бросали на свежесбитые койки и укладывали на них тяжелораненых. Беспокойные раненые не лежали спокойно – в горячке они метались, бредили. Койки под ними рассыпались, раненые падали на пол – кто вниз головой, кто ногами, кто боком. Все это сопровождалось стонами, криками и, конечно, трехэтажным русским матом…
Особо донимали вражеские бомбардировщики. Немцы, как известно, не щадили никого и бомбили даже здания и палатки с медицинскими крестами. Однажды, когда хирургическая команда готовилась к сложной операции, начался авиационный налет. Рядом стали рваться бомбы, палатки медперсонала вспороли пулеметные очереди. Но никто даже не подумал прервать операцию, ибо промедление однозначно грозило смертью раненому. Никто не ушел со своего поста… Напряжение возросло до предела… И вдруг совсем рядом с операционной грохнул мощный взрыв. Колыхнулись металлические жалюзи, посыпались стекла… От удара взрывной волны разлетелись в разные стороны операционные сестры, и лишь хирург капитан Волошин стоял у операционного стола глыбой… Через несколько секунд медсестры и анестезиолог с ассистентом оправились от потрясения и вернулись к столу. Но… капитан Волошин стоял, низко склонив голову, повесив руки… Оперировать было уже некого – единственный осколок, влетевший в операционную, пролетел в сантиметрах между оперирующими и попал в раненого, который уже находился под наркозом, и убил его… Это было ужасно!
А вскоре произошел тот самый кошмарный случай, который Даше не забыть никогда… Госпиталь курировал особист – старший лейтенант НКВД Сущенко. Он вел себя высокомерно со всеми, начиная от врачей и заканчивая санитарками и шофером дядей Славой. Сущенко ото всех требовал к своей особе повышенного внимания, к обслуживающему персоналу относился как к людям низшего сорта. Как-то, заглянув в столовую, он увидел молоденькую очень красивую медсестру Оксану Бабий, которая работала в тот день на кухне. Ей было семнадцать лет. Оксана понравилась особисту, и он стал преследовать ее, не давая проходу и не считаясь ни с ее желаниями, ни с мнением окружающих. Оксана избегала его как могла. С ним дважды пытался поговорить Наум Михайлович и вроде бы добился, чтобы офицер оставил Оксану в покое. Сущенко, казалось, успокоился, и весь госпиталь вздохнул с облегчением. Но через два дня, вечером, когда медсестры понесли белье в прачечную, они увидели Сущенко, который шел за ними следом. Его вид не предвещал ничего хорошего – он явно был пьян…
Дарья, Настя Воронова и Оксанка забежали в прачечную, закрыли дверь и втроем изо всех сил держали ее… Особист, как зверь, ломился в помещение, но, поняв, что его не впустят, грязно выругался, достал пистолет и выстрелил прямо в дверь. Сорвав таким образом свою злость, Сущенко развернулся и ушел не оглядываясь…
Перепуганные медсестры не сразу отпустили злополучную дверь… А когда Дарья разжала, наконец, руки, побелевшие в суставах от напряжения, и оглянулась на Оксанку, та, взявшись двумя руками за голову, медленно-медленно оседала. Ноги ее вдруг подломились, и девушка упала на пол.
Пуля сквозь дверь попала ей в голову и убила…
А тем временем разъяренный Сущенко, выходя с территории госпиталя, попутно застрелил выздоравливающего матроса Бугрова, который дежурил на входе…
Оксану Бабий, всеми любимую медицинскую сестричку, хоронили всем госпиталем. Она лежала в гробу, как живая, – молодая, красивая и… спокойная. Многие раненые, повидавшие десятки смертей, терявшие друзей в боях, глядя на покойную Оксанку, не смущаясь, смахивали слезы с обветренных скул. Всех потрясла эта нелепая смерть – не в бою и не от пули врага…
А старший лейтенант Сущенко… Все сошло ему с рук. Не помогли и рапорты начальника госпиталя, которому самому потом пришлось столкнуться по этому поводу с серьезными неприятностями.
Жизнь в госпитале между тем продолжалась. Начались перебои со средствами для наркоза, и теперь часто приходилось делать операции при полном сознании раненых. Основным наркотиком одно время был медицинский спирт… Потом стало недоставать и его. Оперируемых и держали, и привязывали, и давали раненому в зубы ветку, чтобы стиснул и терпел, терпел. Некоторые страшно кричали и впадали в болевой шок, из которого их нелегко было потом вывести. Дарье порой бывало страшно, но наградой за такие мучения было чудесное выздоровление многих бойцов, считавшихся безнадежными.
