Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
– Возьмешь у отца подпись и принесешь мне.
Объяснять, что дед – это мой дед, а не мой отец, я не стал. На бланке стояло «отказ от оказания медицинской помощи». Я жестом показал, что сам могу расписаться вместо деда. Рыжий замотал головой.
– Надо все делать честно, – сказал он.
Потеребив себя за нос, он обошел стол, сел и принялся строчить что-то на пустом листе бумаги.
– Я тебе дам рекомендации, – сказал он, не переставая писать. – Для отца. Будешь теперь сам его лечить.
Мне показалось, или в его голосе была обида, когда он это произнес? Может быть, он был огорчен тем, что дед сбежал от его лечения? Кольчугин ведь старался, хотел ему помочь.
Я закивал, чтобы показать свою готовность выполнить все указания. Кольчугин встал и протянул мне листок.
– каждое утро – короткая медитация.
Я дочитал до конца и поднял глаза на Кольчугина.
– Про медитацию твой отец в курсе, – быстро ответил тот. – Я занимаюсь с пациентами. Хорошие результаты дает.
Он снова подергал себя за нос, взял у меня листок и приписал внизу с тремя восклицательными знаками: «Принести подписанный отказ!!!» И вернул листок мне.
– Ты вообще говорить умеешь? – ворчливо, но уже добродушно спросил он. – Хоть бы спасибо сказал. Или до свидания.
Я взял у него ручку и написал под его словами про отказ: «Большое спасибо, вы хороший врач. До свидания!»
Когда рыжий Кольчугин встретил меня в палате со словами «ваш отец сбежал», я в первую секунду подумал про своего отца, а не про деда. Дело в том, что мой отец тоже сбежал – месяца через три после того, как я родился. Мать так на него обиделась, что никогда к нему с тех пор не ездила и ему не разрешала к нам приезжать. А сбежал он в Санкт-Петербург. И через двенадцать дней я там буду на чемпионате.
Нужна помощь
Дома деда не оказалось. Я, голодный как волк, слопал на кухне четыре бутерброда с обезжиренным сыром, но решение ко мне так и не пришло. Где искать деда? Надо ли сейчас же написать матери смс и рассказать про его побег? Она ничего не знает, в больницу она со мной не ездила. Мать до восьми вечера стоит в книжном магазине за кассой, а потом у нее танцы и встреча с кем-то, не знаю с кем. Она предупредила, что будет поздно. Лучше пока ничего ей не говорить, а то начнет волноваться, кусать ногти, плакать, звонить в полицию и бог знает что еще вытворять. У нее нервы.
Я пошел в комнату, включил компьютер и зашел в интернет. На новостном сайте нашего города никаких сообщений о сбитых машиной стариках не было. Хорошо. Я открыл свою почту – ноль входящих. В папке «спам» письмо из школы – поздравляли с окончанием учебного года и желали «плодотворных каникул». Я вернулся в папку «входящие» и, рассеянно глядя на старые письма, стал размышлять, куда мог пойти дед. На речку, где любил рыбачить? В магазин, где покупал пиво? К своему другу Петрову? Петров умер полгода назад.
Время шло, солнце закатывалось за крыши девятиэтажек. Я подошел к окну, выглянул во двор. На лавке у подъезда сидели три соседа в тренировочных штанах и шлепанцах. Они передавали друг другу пластиковую бутылку с пивом и курили. Им не приходило в голову «исключать алкоголь и бросать курить», они еще не были знакомы с доктором Кольчугиным. Кольчугин ждет, когда я ему принесу подписанный дедом отказ. Но, если я не найду деда, никакой подписи не будет, и Кольчугина накажут. А мать узнает, что дед пропал, и сойдет с ума от волнения. И не пустит меня на чемпионат в Санкт-Петербург, испугавшись, что я там тоже пропаду. Мне нужна помощь.
Я вернулся к столу, уставился в компьютер, пробежал глазами список писем и остановил взгляд на старом письме от Шевцова – это был ответ на мое сообщение о том, что я хочу записаться в парусную секцию. Я нажал «ответить», набрал текст и нажал «отправить». Ой, что я сделал.
Минуту я просидел, глядя в монитор и надеясь, что Шевцов сейчас катает какую-нибудь свадьбу, а не сидит в интернете и не читает мое послание. Но он прочел и ответил.
«Через 20 минут у центрального универмага».
Германия и полный нос
В машине Шевцова на заднем сиденье сидел Репа с каким-то пришибленным и одновременно нахальным видом, как подкрадывающаяся к мяснику дворняга. Шевцов невозмутимо вел машину. Я сидел рядом с Шевцовым впереди.
– Серег, останови у магазина, – пробурчал Репа с заднего сиденья.
Шевцов ничего не ответил Репе, и тот дотронулся до его плеча рукой:
– Сигарет купить.
Плечо Шевцова от этого прикосновения окаменело, и Шевцов коротко бросил:
– Позже. Сначала набережную проверим.
Я держал в одной руке свой блокнот, в котором записал все места, где надо было искать деда, а в другой руке – карту города. Переводя взгляд с блокнота на карту и обратно, я пытался в уме составить оптимальный маршрут – то есть такой, чтобы мы успели проверить как можно больше мест за как можно меньшее время. Мы начали с набережной. Она была вся перекопана и заставлена башнями плитки и кирпичей, потому что ее решили ремонтировать, – людей на ней почти не было. И деда тоже. Затем мы свернули и взобрались на холм, куда мы когда-то ходили с дедом запускать воздушных змеев. Потом спустились с холма и проехали мимо завода, где дед когда-то работал, мимо кинотеатра, куда он меня водил, и мимо автовокзала – это предложил Шевцов, я был с ним не согласен, но кивнул. И заодно мимо железнодорожного вокзала – это снова была идея Шевцова.
– А вдруг он решил куда-нибудь поехать, – сказал мне Шевцов.
Куда, спрашивается. Единственный раз, когда дед уезжал из нашего города, случился лет пять назад. Ездил он в Москву в немецкое посольство. Моя мать уговорила его подать документы на выезд в Германию – на уговоры ушло примерно полгода. «Необязательно туда и вправду переселяться, – говорила она. – Просто получим разрешение. На всякий случай». Из нас троих только дед как стопроцентный кристальный немец имел право получить это разрешение. Ему пришлось собрать кучу бумажек – вернее, это мать вместо него их собрала, он бы взбунтовался на первой же справке. А потом его вызвали в немецкое посольство в Москве на какое-то специальное собеседование, где немецкий чиновник, «молодой кабан в галстуке», как выразился дед, должен был проверить, действительно ли немецкое происхождение деда и его немецкий язык не вызывают сомнений. На третьем вопросе о маме и папе дед не выдержал, встал, рявкнул: «Ich hab die Nase voll» – что в буквальном смысле означает «У меня нос полный», а в переносном «Хватит с меня» – и вышел из кабинета, грохнув дверью. В коридоре ждали своей очереди заскорузлые мужики в кепках и негнущихся пиджаках, ветхие старушки в платках и галошах, бледные женщины в парадных блузках – все они тоже были российскими немцами, Russlanddeutsche, которых должны были проверить. Чтобы приехать сюда, они несколько дней тряслись в плацкартных вагонах, а теперь ерзали на пластиковых стульях, волновались и смущенно улыбались, как будто добиваться разрешения на выезд в Германию было чем-то постыдным. Дед не ответил на их расспросы, на секунду застыл, открыв рот, но так и не решился сказать этим людям, что все это Narretei – издевательство, глупость! Говоря по правде, он не знал, что же на самом деле им надо сказать. А посему он закрыл рот, покинул посольство и пустился по улице куда глаза глядят. Только к вечеру он случайно вышел к какой-то станции метро. «Дурацкий город, все дома одинаковые – даже те, что выглядят по-разному», – говорил он нам спустя сутки, когда уже вернулся домой. Мама пробормотала, что неужели нельзя было вытерпеть допрос в посольстве. Дед взвился: он всю жизнь много чего терпел, ну а сейчас ему «помирать не за горами», и терпеть он больше не будет. «Даже ради внука?» – спросила мама, ткнув в меня пальцем. «Якоб! – обратился ко мне дед, заглядывая мне в лицо горящими, как угли, глазами. – Я могу ради тебя сдохнуть, но унизиться я не могу. Ты это понимаешь?» В этот момент я вдруг вспомнил, как дед читал мне на ночь «Книгу джунглей» и выл в темное окно, изображая вой Акелы. Я сглотнул и торжественно наклонил голову – я его понимал. На следующий день дед пожелтел, как морковка, его затошнило желчью и скрутило от боли – у него случился очередной приступ холецистита от пережитой накануне злости. Деда увезли на «скорой», мать плакала и кусала себе ногти, повторяя, что она во всем виновата. Через несколько недель, когда дед благополучно вернулся домой из больницы, из немецкого посольства пришел конверт с разрешением на переселение. Мать спрятала конверт и больше о Германии не заговаривала.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
