Разумеется, я подозревал, что мое задание не ограничивается тем, о чем мне соблаговолили сообщить. Я не считаю правильным посылать бойца в бой с голыми руками, если можно вооружить его до зубов, но мне хорошо знаком принцип служебной необходимости, который заключается в том, что исполнитель получает доступ только к данным, безусловно необходимым для выполнения конкретного задания. Этот принцип применяют неукоснительно, когда хотят скрыть чьи-либо действия. Значит, если понадобится дополнительная информация, мне ее предоставят, конечно при условии, что смогут со мной связаться, в смысле, я буду еще жив. Жизнь так устроена, что, когда обнаруживается нечто ценное, но добытое незаконным путем, там мгновенно собираются стервятники. Не желаю встречаться ни с кем из них, если этого можно избежать. Вот и все.
— Звездочка светлая, звездочка яркая, — пробормотал я, обращаясь к безымянной точке света в океане тьмы. — Дай бог, чтобы гипотеза доктора Бервика насчет моего прирожденного умения выходить сухим из воды оказалась верной.
Рим. Воспоминания. Прочая подобная чепуха. Все давно в прошлом. Не то что я жалуюсь. Просто ностальгия по молодости. Наверное, поэтому я решил остановиться на виа Кавур, в «Массимо д'Азелио», моем любимом отеле.
Дав посыльному на чай, распаковав вещи, приняв ванну и переодевшись, я решил прогуляться по древним улицам, чтобы заполнить голову красивыми видами и приятными звуками, а желудок — обедом. На улице было солнечно, но несколько свежо. Моя одежда и темные очки вполне соответствовали погоде. Некоторое время я бродил по широким, затененным деревьями тротуарам и узким улочкам, петлявшим мимо домов, одинаково величественных и грязных. Наблюдал за лавирующими между автомобилями мотороллерами «веспа», наслаждался игрой солнечных лучей на желтых оштукатуренных стенах. Здесь голуби клевали крошки перед входом в кафе, там вьющееся растение с темно-зелеными листьями пыталось перелезть через садовую ограду. А еще девушки — я смотрел на темноволосых, темноглазых девушек, стучавших каблучками по булыжникам и бетону, почти высокомерно выставивших на всеобщее обозрение огромные груди, а когда они проходили достаточно близко, я ощущал сильный запах духов, а иногда удостаивался и едва заметной улыбки. Я зашел в ресторанчик, чтобы поесть супа, каччиаторе[6] и выпить белого кьянти. Потом продолжил прогулку и оказался в итоге у Национального музея, хотя это не входило в мои планы. Затем я потерял счет времени и даже забыл о неприятной причине, которая привела меня в Рим. Взглянув на часы, я с немалым удивлением обнаружил, что провел в музее почти три часа. Колокола истории еще звенели в моей голове, когда я вышел из музея и медленно направился к отелю. По мере того как солнце клонилось к западу, становилось прохладней, но я не обращал на это внимания. Я был счастлив снова оказаться в Риме, несмотря ни на что.
Ночное небо было высоким, холодным, безоблачным, с похожими на мыльную пену яркими звездами. Поднимаясь вверх по улице, я наконец подошел к базилике Санта-Мария Маджоре, миновать которую было невозможно. Долго любовался ею и стоявшими рядом домами. Обернувшись, посмотрел туда, откуда пришел. Этот район — Монти — самый старый и большой в Риме. Он занимает три из семи знаменитых холмов — Квиринал, Виминал и Целий, и в стародавние времена здесь жили три любимых поэта моего отца — Овидий, Вергилий и Гораций. Кроме того, между точкой, в которой я стоял, и Колле Оппио находится самый развратный, самый хулиганский район. Я задумался, что бы сказал мой тезка, если бы его отпустили из элизиума и он стоял бы сейчас рядом со мной и услышал мои мысли. Несомненно, он фыркнул бы и ничуть не удивился, что я помимо своей воли занялся этим делом. Старик был слишком мудр, чтобы не понимать, что человеческая природа, несмотря на смену некоторых реквизитов, осталась неизменной на протяжении всей той череды предательств и катастроф, которую мы называем историей. Он смог бы оценить этот баланс творческого гения и растления, искусства и преступления. Пожав плечами, я развернулся и зашагал по виа Кавур в сторону отеля. Ясный и отчетливый месяц завис передо мной на небе как воплощение Времени. Если повезет, я смогу успеть в «Ла Карбонара» на ужин. Надо бы зайти.
А завтра — Ватикан.
На следующее утро, в десять часов, я позвонил по номеру, который мне дали. После некоторой задержки меня соединили с монсеньером Зингалесом, человеком, который вел следствие. Голос был приятным, правда с присвистом. Представившись, я услышал, что встретиться со мной монсеньер может в три часа дня. Он сразу же понял, кто я такой и почему звоню, но не захотел обсуждать дело по телефону. «Жучки» в Ватикане? Или уже на моем конце провода? Маловероятно, но я понимал, чем вызвана эта осторожность. Поблагодарив, я повесил трубку.
Я плотно позавтракал, прежде чем направился в галерею Боргезе, где намеревался еще раз осмотреть творения Бернини, пока голова была еще не забита посторонними мыслями. Я считаю его величайшим скульптором из всех когда-либо живших на земле и хотел еще раз увидеть «Похищение Прозерпины» и «Аполлона и Дафну», не говоря уже о других шедеврах, выставленных в этом великолепном музее. Почему-то в последнее время меня стал раздражать тот факт, что Карл Бернини был его тезкой. Впрочем, не больше, чем ситуация, в которой оказался я сам. Человек, носивший имя выдающегося человека, не мог не чувствовать себя подавленным, если об этом ему напоминали практически каждый день на протяжении многих лет. Существуют люди, создающие шедевры, люди, восхищающиеся ими, и люди, которым на эти шедевры наплевать. Мои стихи всегда были скучны, а живописные работы, безупречные технически, не имели, что называется, искры Божией; тут уместно вспомнить строчку из «Андреа дель Сарто» Браунинга: «Общая серость серебрит все остальное», — поэтому окружающие считали, что я принадлежу к третьей категории. Вероятно, от обиды я стал вором и даже своего рода сводником по отношению к произведениям искусства и лишь совсем недавно понял, что скорее относился ко второй категории, а не к третьей.
На этот раз я следил за временем и ушел из галереи через один час сорок пять минут, остановившись на мгновение, чтобы насладиться изваянием обнаженной сестры Бонапарта Полины в образе Венеры, которое настолько оскорбило взор такого высоконравственного человека, как Гитлер, что он приказал отправить скульптуру в запасники. Удивительно, что он еще не схватился за пистолет. Если бы я знал его нынешний адрес, то с удовольствием послал бы ему открытку с надписью «Ars est celare artem»[7] или что-нибудь еще в том же духе.
Было теплее, чем вчера, и солнце сияло ярко, но на горизонте появились зловещие тучи. Я вернулся в отель за плащом и зонтом и взял такси, чтобы доехать до площади Святого Петра.
Приехал я на место встречи значительно раньше назначенного срока, поэтому мне пришлось побродить по площади, чтобы убить время. Площади слишком напоминают мне океаны, пустыни и горы. Я поспешил свернуть в переулок, чтобы не впасть в уныние и не обратиться в другую веру. Закурив, я посмотрел на тучи, которые сосредотачивались перед решительным штурмом города. Потом поспешил в Ватикан, чтобы найти префектуру по экономическим делам администрации собственности Святого престола, прежде чем хлынет ливень.
