Мужчина, поклонившись, поблагодарил за автограф и ушел.
Следующие полтора часа Йонатан чувствовал себя как на эшафоте. Его приветствовали, вежливо хвалили и поздравляли с успехом, но истинное внимание посетителей привлекала Яна. Она была звездой вечера, источником вдохновения художника, главной достопримечательностью Берлина, а Йонатан – только статистом, которому разрешалось гордиться успешной женой и который использовал ее талант, чтобы также сделать карьеру в несколько иной области. Некоторое время он просто стоял рядом, вертел в руках бокал с шампанским и смотрел, как вокруг его жены вьются поклонники и почитатели.
В половине первого Йонатан с потерянным видом и полностью протрезвевший стоял, облокотившись на стену, рядом со своей самой большой фотографией, изображавшей черный смерч, бушующий над маленьким американским городишком и избравший в качестве жертвы своей разрушительной силы ярко-оранжевый дом. Конус торнадо был нацелен точно на трубу дома.
Йонатан как раз был в Арканзасе и сделал там эту сенсационную фотографию. День спустя он заснял также развалины оранжевого дома, но эта фотография уже никого не заинтересовала. Все внимание притягивал единственный и уникальный момент опасности.
К нему подошел Адам Генцке, владелец галереи.
– Ну и как? – с улыбкой спросил он. – Что скажешь? Мне кажется, вернисаж имел огромный успех. Ты мог себе такое представить?
– Я на это надеялся, – ответил Йонатан равнодушно.
– Все фотографии, за исключением трех, проданы, но и эти мы продадим, я не сомневаюсь. Ты настоящая звезда!
– Чудесно, – сказал Йонатан и заставил себя улыбнуться. – Спасибо тебе, Адам, за все.
С этими словами он отвернулся и отправился на поиски Яны.
Она была поглощена разговором с бургомистром Берлина и его женой. Йонатан приветствовал гостей, но когда они, постоянно перебивая друг друга, начали выражать свое восхищение, не стал их слушать.
– Я больше не могу, – прошептал он Яне на ухо. – Ты поедешь домой со мной?
Она кивнула и улыбнулась.
– Сейчас.
Он повернулся и отправился в бюро, решив дождаться ее там.
Через семь минут Яна появилась и дернула его за рукав.
– Ну, поехали, – только и сказала она.
Они сели в ее машину и уехали.
До их квартиры было пятнадцать минут езды, но той ночью Йонатан доехал за двенадцать. Ему хотелось бокал холодного вина или пива. Целый вечер он прихлебывал теплое шампанское, и от этого было совсем тоскливо.
– Ты выпьешь глоток? – спросил он Яну и отправился в кухню.
Она не ответила и поднялась наверх.
Йонатан открыл бутылку пива и стал ждать. Яна очень редко пила что-нибудь, если на следующий день была назначена репетиция или спектакль, а он не знал ее расписания. Но даже если она предпочитала воду и съедала лишь пару морковок из салата, после премьеры или таких вечеров, как этот, они обязательно хотя бы полчаса сидели вместе, вспоминали случившееся за день и рассказывали обо всем друг другу.
Он почти допил пиво, а Яна все не приходила. Чтобы она так просто, не сказав ни слова, ушла спать, этого он себе представить не мог. Так она поступала, только если они ссорились, но не сегодня же, после его первого вернисажа.
Он пошел наверх и еще с лестницы позвал:
– Яна, где ты? Ты не спустишься в кухню?
Она не отвечала.
Он открыл дверь в спальню, но в комнате было темно, постель осталась нетронутой.
Йонатан услышал негромкое всхлипывание и распахнул дверь в ванную.
Яна сидела на крышке унитаза и плакала.
– Что случилось? – бросился к ней Йонатан. – Что с тобой? Ты заболела?
Яна покачала головой, оторвала кусок туалетной бумаги и высморкалась.
– Дерьмо, Йон, – всхлипывала она. – Проклятое дерьмо! Я беременна!
На какой-то момент у него отняло речь. Потом он пробормотал:
– Как же такое могло случиться? Мы же предохранялись!
– Не имею понятия. И сейчас это уже все равно.
– Идем.
Он приподнял ее, обнял и повел вниз, в кухню.
Яна села за стол.
– Что ты будешь пить?
– Воду с лимоном.
Йонатан взял бутылку воды из холодильника. Пока он выжимал лимон, Яна сказала:
– Это катастрофа, Йон! Если у меня будет ребенок, все пропало: и роль Жизель здесь, в Берлине, и договор о гастролях в Вене. Возможно, это был мой последний шанс, мне ведь уже далеко не двадцать.
– Я знаю.
– Все так удачно складывалось. Именно так, как я мечтала. Передо мной распахивались все двери… И у меня было бы еще пять-семь лет в качестве примы-балерины… Но нет же! Если я сейчас сделаю перерыв, стану толстой и неповоротливой, то вылечу из балета навсегда.
– Я знаю. – Йонатан внезапно ощутил страшную усталость.
– Не верится, что ты понимаешь, как я себя чувствую!
Йонатан молчал. У него не было ни малейшего желания оправдываться, объяснять, что он очень хорошо понимает, как она себя чувствует, какой страх за свою карьеру испытывает и в каком сейчас смятении. Он не хотел спорить с ней, и ему казалось слишком банальным объяснять, что трудно себе представить счастье большее, чем ребенок. Он злился, что она не дала ему порадоваться, что она сомневалась и этим пугала его.
Но он знал, что в данной ситуации не может и не имеет права ничего говорить. Он должен дать ей время подумать. Завтра утром они все обсудят. Когда пройдет шок.
– Ты что-то неразговорчив, – заметила она и задумчиво провела указательным пальцем по краю чашки, которая стояла на столе еще с завтрака. Как будто хотела, чтобы чашка зазвенела.
– Для меня это такой же сюрприз, как и для тебя, – прошептал он, – но это прекрасная новость. Лучше не бывает.
Яна уставилась на него, и ее темные глаза почернели. Потом она вскочила.
– Я так и знала! – закричала она. – Ничего ты не соображаешь! Ничего!
Она выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.
Йонатан опустил голову на руки. Ему было страшно идти в спальню и ложиться в постель.
Два дня спустя она снова танцевала Жизель, а Йонатан сидел в служебной ложе и смотрел на нее. Яна была воплощением красоты. Такая изящная и стремительная, что у него захватывало дух. Танец был ее жизнью. Сейчас она выражала в нем несчастную любовь, и Йонатан знал, что никогда еще она так ясно не чувствовала то, что изображала на сцене.
– Ты была бесподобна, – сказал он ей после спектакля. – Так хорошо, как сегодня, ты еще не танцевала.
Яна захотела сразу же уехать домой.
