Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
У них уже была одна на двоих большая тайна — и вскоре должна была появиться вторая. А умные люди в торгпредстве недаром говорили: у кого тайны с Хоком — у того смерть сидит за плечами…
В доме Эрни обстановка успокаивала, убаюкивала внимание своей исключительно немецкой упорядоченностью, чинной чопорностью и неким сентиментальным провинционализмом. Диваны и кресла обтянуты прохладным полосатым шелком, их полированные подлокотники красного дерева удобно ложились в ладонь. Картины фламандской школы XVII–XVIII веков с сюжетами из жизни традиционного бурга выдавали в хозяине культуртрегера и почвенника Германии.
Лордик понимал, что он, как в сказке, попал в замок людоеда, но замок был далек от сказочной мрачности, развешанных черепов и скелетов на карауле. Разве что лепнина на потолке чуть отдавала сатанизмом — некие драконы, химеры, оскаленные псы щерились из-под побелки, словно замурованные в известковую скорлупу. Но в остальном — дом как дом, бизнес как бизнес…
— А может, так оно и есть? — подумал Мезенцов. — Дом как дом и бизнес как бизнес?
В сознании произошла странная аберрация — Хок вошел в обойму бизнесменов, вместо того, чтобы выпасть из обоймы рода человеческого. Лордик сидел внутри адского гнезда — и постепенно приучал себя к мысли, что все гнезда — адские.
Разговор шел неторопливо, издалека. Хок интересовался Россией, переменами к «свободе», потом как бы невзначай спросил у Мезенцова, что привело его в Гифхорн?
— Мне необходимо совершить определенную торговую сделку… — взял Лордик быка за рога. — Особого рода сделку… С вами…
— Хм… боюсь вас огорчить, но я уже не торгую щетиной… Я закрыл бизнес и живу на правах рантье…
— Я не интересуюсь щетиной, — тонко улыбнулся Лордик, — разве что бреюсь… иногда… Нет, херр Хок, мне необходим особый товар, тот, который называют эликсиром молодости…
Старик Эрни был выдержанным человеком. Он и бровью не повел. Отхлебывал из китайской фарфоровой чашки баварский шоколад и тихонько морщился, как от зубной боли.
— Объясните, молодой человек, почему я не должен немедленно вытряхнуть вас из своего дома?
— Если бы я был «подсадной уткой», я бы уже надел на вас наручники… — терпеливо, как ребенку объяснял Мезенцов — Я принес вам гору компромата, неужели вы думаете, херр Хок, что мне понадобилось бы подлавливать вас на эликсире молодости? По нацистским преступлениям нет срока давности…
— Хм… — поднял Хок седую, кустистую бровь, — тогда объясните другое… почему я не должен прихлопнуть вас, ключевого свидетеля, безотлагательно?
Русский язык в редактуре абвера был немного книжным. Он не выражал богатства образов, проносящихся за казенными, как из хрестоматии, фразами. Но суть Хок умел хорошо передать, тут уж не поспоришь.
— Потому что я представитель крупного заказчика, — разжевывал Мезенцов, — и потому что я принесу вам, герр Эрни, хорошие деньги на блюдечке.
— На блюдечке много не уместится… — придирчиво сверил мысль со своим фарфоровым блюдцем Хок. — Но вообще-то вы правы, я предпочитаю наличные и терпеть не могу банковских переводов. Говорят, что банки были придуманы для удобства людей… как бы не так, хе-хе, банки всегда были людям неудобны, но они хороши для фискальных целей государства… Банк — это тот же рентген, глаз Большого Брата… Как вы относитесь к государству?
— Герр Эрни, в вашем вопросе я чувствую заданный ответ. Но я не стану подлаживаться под собеседника. Я представляю величайшую империю на планете и я люблю ее. Это может показаться вам странным, но я, правда, люблю ее тяжкую поступь, ее ледяное величие, металлический кимвал ее голоса, звон литавр и рычание труб на ее парадах… Я слишком потерт жизнью, чтобы верить в ее справедливость, ее доброту или прогрессивность. Но я верю в Силу — Силу, равной которой нет. Мне кажется, вы, херр Хок должны это понимать.
— Сколько вам лет? — прищурился (прямо-таки по-Ленински) Эрни. — Вы кажетесь таким молодым…
— Это обманчиво, херр Хок. Я уже перевалил за ту черту, на которой остановили Христа. Я не могу считать себя молодым.
— Ха! 33 года! Поверьте старику, вы еще мальчик! Когда-то юный лейтенант райха Хок рассуждал именно так же. Но это пройдет! У каждого есть своя империя. Не каждому суждено пережить ее — но у каждого есть надежда пережить империю и увидеть ее слабость и агонию…
— Я работаю для того, чтобы никто этого не увидел и не пережил. Ради этого я и приехал к вам.
— Если вы приехали ко мне за божественным элексиром — за семь миль хлеб-соль хлебать (русские поговорки путались в старческой памяти Хока) — значит, ваши боги ослабли и алчут помощи. Империя на грани — и вы это понимаете, но не хотите открыть глаза до конца.
— Жизнь докажет, кто из нас прав, херр Хок!
Хок брал дорого. Но дряхлеющие вожди не жалели денег — и заветный контейнер был переправлен в Гамбург, на международный рейс. Лека до последнего носился по супермаркетам, собирая сомнительный товарец с яркими наклейками, а Мезенцов застыл перед отлетом в некоем ступоре, зараженный и подломленный словами Хока, как инфекцией.
Для друзей и знакомых он еще оставался Лордиком, но нечто тектонически перевернулось, не позволяя ему дальше так называть себя…
* * *
«Ностальжи». Музыка прошлого, замкнувшегося в кольцо, песня защемленной временем души. Неужели не прошло еще и минуты? Неужели песня не проиграна и до середины? И сколько будет обрастать деталями снежный ком ледяных, рвущих душу воспоминаний?
Мирона Леонардовича Мезенцова не стало в самом расцвете сил и молодости. Его убили на лесной дороге, потому что он ездил на роскошном «джипе». Его убили дорожные мародеры, чтобы угнать «тачку» и где-то в гараже разобрать ее на драгоценные запчасти…
Эту машину, ставшую причиной убийства, подарил Мирончику отец. Они давно были в разводе со Светланой, вернувшей себя даже девичью фамилию. Леонард Николаевич чувствовал себя виноватым перед сыновьями и потому все время осыпал их подарками. Осыпание обернулось оспой: Мирон, лучший, деловой, целеустремленный — погиб из-за отцовской щедрости. Младший, Сергей — теперь уже законченный алкоголик. Жизнь при виноватом отце показалась младшему слишком легкой штукой; когда спохватились — было уже поздно…
— Все к чему ты прикасаешься, становится или смертью, или говном! — визжала Светлана, сама все чаще прикладывавшаяся к бутылке. — Господи, Мезенцов, что ты за человек?! И человек ли вообще?! Это ты убил нашего сына! Ты со своими деньгами, будь они прокляты!
Леонард Николаевич стоял перед ней, в черном траурном костюме, с черной гвоздикой в петлице — бессильно сжимал и разжимал кулаки. Он сломал тогда себе зуб: так стискивал челюсти, что зуб не выдержал и треснул, раскололся от невыносимого давления не находящей выхода ярости.
Господи, почему ты забрал красавца, гордость, гвардейца Мирона? Отличника, блестящего финансиста, удачливого и добродушного человека? Почему не эту мегеру Светку, отравившую Мезенцову жизнь, причем так и не ясно — за что именно? Или… прости, Господи, но почему не… другого?! Сережа, Сергей Леонардович был младше на четыре года, он был зачат как-то нелепо, когда охладевшее брачное ложе не могло вместить в себя даже тени живого чувства. Зачатие Мирона все же приходилось на некий апогей пусть остывающей, но страсти, хотя бы животной, но похоти. Сергей — это химическая реакция, даже не случка — занудное исполнение долга, совокупность бессмысленных, но прописанных доктором телодвижений…
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
