Я проснулась от пронзительного плача. Энни кормила младенца, а Мило помешивал какое-то варево в кастрюльке на походной печке.
– Уже шесть вечера, – сказала Энни и предложила поужинать.
С собой у меня был недельный запас печенья и хлеба, так что, строго говоря, я не нуждалась в еде, но все-таки приняла приглашение.
– Обычное овощное рагу, – пояснила Энни. – Ничего особенного.
И была права.
Сиденьями служили толстые низенькие чурбачки, отполированные и покрытые лаком. Их мастерила Энни и продавала туристам на рынке. Я сказала, что вряд ли туристы смогут взять их с собой в самолет: вчера я заметила, что вес провозимого багажа ограничен. «Что ж, тогда им придется оставаться в Испании», – ответила Энни, ничуть не огорчившись возможной потере значительной части клиентуры.
Мило в считаные секунды проглотил свою порцию и стал играть с деревянным шариком на веревочке: подбрасывал его кверху и снова ловил. Мне ничего не оставалось делать, как пытаться вести беседу дальше. К счастью, говорила в основном Энни. Я узнала, что она американка, родом из Коннектикута, а поездка в Испанию – подарок самой себе на сорокалетие.
Удивительно, что ей сорок лет – всего на год больше, чем исполнилось бы Тессе. Энни выглядела гораздо старше. На покрасневшей груди заметны складки, похожие на годичные кольца на спиле дерева. Когда она улыбалась, кожа вокруг глаз шла мелкими морщинками: я насчитала больше десяти, а у Тессы их было всего четыре.
Энни спросила, зачем мне ноутбук, и я рассказала, что пишу дневник. К счастью, в этот момент подбежал Мило и стал болтать о чем-то своем, а я притворилась, будто внимательно его слушаю, так что дальше продолжать разговор не пришлось.
* * *
Таким был этот день. Сейчас стемнело, кругом тихо. Я закрылась в палатке и могу наконец снять колготки. Продолжаю официальный отчет.
* * *
Адриан назначил встречу в парке Хэмпстед-Хит, на Саут-Энд-Грин. Я приехала туда и удивилась. Оказалось, я неплохо знаю этот район, хотя название площади мне ни о чем не говорило. Я стояла перед Королевской клинической больницей. Там когда-то лечили маму, а я часами торчала у окна, глядя на площадь, или заходила в «Старбакс» неподалеку. Кафе служило своего рода приемной. В нем всегда сидели бледные люди, обреченно склонившись над чашками остывшего кофе.
Я опустилась на скамью в ротонде посреди площади. Выходя из дому, я надела мамины туфли на высоком каблуке, которые оказались малы. Солнце пригревало, и на соседних скамейках сидели бомжи вперемешку с больничными пациентами, решившими подышать свежим воздухом, хоть выхлопных газов в нем было больше, чем кислорода. Некоторые из пациентов пришли сами, другие – в сопровождении сиделки или медсестры. Один мужчина, желтый, как маргарин, катил за собой капельницу, а какую-то дряхлую старуху привезли в кресле-каталке: голова у нее свесилась набок, совсем как у мамы. Будто из шеи вынули все позвонки.
Бездомный, сидевший на краю моей скамьи, жадно пил что-то из жестяной банки. Было жарко, Адриан опаздывал. Подошел какой-то парень, молодой, но изможденный, с ввалившимися, как у старика, глазами и сел рядом. Он зажег сигарету и быстро ее выкурил, глядя прямо перед собой. Затем встал, бросил окурок и зашагал прочь, забыв пачку сигарет на подлокотнике.
– Вы забыли свои сигареты! – окликнула я.
Он не обернулся. Я встала и с пачкой в руке пошла за ним, полагая, что он не расслышал. Когда мы с ним поравнялись, он покосился на меня.
– Она пустая.
И ушел.
Я выбросила пустую пачку в урну и села на прежнее место. Позади меня раздался знакомый голос:
– Ты хороший человек, Лейла.
Я обернулась и увидела Адриана. Он улыбался.
Разумеется, я видела Адриана и раньше – на фотографиях и видео – и знала, как он выглядит. На нем была синяя вельветовая рубашка. Она подчеркивала цвет его глаз и очень мне нравилась. Из-под расстегнутого ворота выглядывал белый полумесяц нательной футболки. Помню, что я подумала тогда, как неуместно выглядит Адриан на фоне этой жалкой ротонды, как пышут здоровьем его округлые розовые щеки.
При виде него я невольно встала и что-то ответила.
– Я видел, как ты бежала вернуть папиросы, – продолжил он, произнеся странное слово «папиросы» с мягким американским выговором. – А ведь любому другому было бы все равно.
– Правда? – спросила я.
– Конечно, – ответил он и, обойдя скамью, стал передо мной и заглянул в глаза. Он протянул руку, и я пожала ее.
– Очень рад познакомиться, Лейла.
Бездомный с жестянкой вдруг завопил и швырнул ее на землю без какой-либо очевидной причины.
– Давай найдем более приятное место, – предложил Адриан, удивленно приподняв бровь. – Немного пройдемся. – И добавил: – Красивые туфли. Надеюсь, не жмут?
Адриан пошел впереди, лавируя между автобусами на проезжей части, и вышел на тротуар. Несколько минут мы шли в молчании, пока перед нами не раскинулся обширный зеленый парк.
– Вот и Хэмпстед-Хит, – сказал Адриан. – Легкие Лондона.
Мы шли по траве мимо дремлющих собак, мимо сидящих лицом к солнцу офисных работников, развернувших свои бутерброды. Адриан спросил, долго ли мне пришлось добираться, а я, в свою очередь, спросила, живет ли он где-нибудь поблизости.
– Хотелось бы. Где Брикстон, знаешь?
Я знала, что Брикстон довольно далеко от Хэмпстед-Хита, хотя мне не приходилось там бывать. Мне стало интересно, почему Адриан назначил встречу именно в этом парке, но он снова опередил меня, спросив, что я думаю о предстоящих Олимпийских играх. Мне показалось, он пытался меня разговорить, однако я не задумывалась об Олимпиаде и ответила что-то нейтральное. И снова вопрос: была ли я подвижным ребенком или сидела за книгами, как он сам. «Предполагаю, что последнее, судя по тому, какая ты вдумчивая». И так далее: за каждым моим ответом следовал другой вопрос, имеющий отдаленное отношение к предыдущему.
Таким образом, за пятнадцать минут мы затронули всевозможные предметы для разговора, и за это время Адриан узнал обо мне больше, чем любой другой человек. За исключением мамы, разумеется, но наш с ней диалог длился неделями и месяцами, перетекая в годы, и складывался из известных только нам контекстов и цитат. Механизм разговора с Адрианом был совсем другим. Наша беседа напоминала странную детскую игру: как можно быстрее обежать все плитки на игровой площадке, наступив на каждую. Разве что мы прыгали от одной темы к другой.
И все же, несмотря на скорость, разговор был естественным: Адриан искренне интересовался тем, что я отвечу, а не задавал вопросы «для галочки». У меня не оставалось времени на раздумья, чего именно он ожидал от меня, но по его отклику я поняла, что отвечаю «правильно»: он соглашался, дополнял или делился собственными размышлениями на тему. Такая словесная «перестрелка» меня не утомляла, а, наоборот, воодушевляла.
