— Сильвия наверняка сказала ей нечто серьезное, — согласилась Таня, отодвигая свою тарелку.
— Мне не нравится, что она от нас сбежала. — Необычно яркие желтки с укором уставились на Мэллори. — Вчера вечером я отпустила ее лишь потому, что думала: утро вечера мудренее. — Мэллори взглянула на Таню и Фэй и поняла: их тоже мучает чувство вины. — Мы всегда поддерживали друг друга — и в хорошие времена, и в плохие.
— Разве тебя мы когда-нибудь поддерживали? — Таня смерила ее взглядом. — У тебя и не было плохих времен… Ах да, помню одну обложку с неудачным, на твой взгляд, оттенком синего.
Мэллори подавила вспышку гнева: эти женщины знают ее лучше всех на свете, а на деле не знают почти ничего.
— Простите, что у меня так мало проблем. — «О которых вам известно», — мысленно добавила она. — Если вам будет легче, могу сообщить: мне от этого хреново. Порой я боюсь рассказать о своих успехах, потому что не хочу причинить боль.
Повисла тяжелая тишина. Мэллори чувствовала себя несушкой, которая снесла десятифунтовое яйцо, чем несказанно удивила весь курятник. Да, они с подругами гордились тем, что откровенны друг с другом, но ведь они женщины! Зачастую защитные механизмы психики удерживают от откровенности, а показаться сильной и самостоятельной хочется больше, чем просить помощи. Историю своей прошлой жизни Мэллори преподнесла в тщательно отредактированном виде. Как реагировали бы подруги, назови она истинную причину своего писательского рвения?
— Зря ты так, Мэллори! — Фэй, по обыкновению, бросилась гасить разгорающуюся ссору. — Мы очень рады твоим успехам, правда, Таня? — Седые брови Фэй изогнулись над темной оправой очков. Серые глаза светились теплом и участием.
— Конечно! — Таня глотнула апельсинового сока. — Просто я очень переживаю за Кендалл. Такое ощущение, будто вчера мы ее предали. Бедняжка сейчас в Атланте, одинокая, несчастная…
— У нее есть муж, — неожиданно для себя проговорила Мэллори, хотя прекрасно знала: брак отнюдь не обязательно буфер и страховочная сеть.
Подруги вздохнули: моральная поддержка от Кэла?..
— Университет Мелиссы и Джеффри в часе езды от Атланты, — напомнила Мэллори, когда они делили счет за еду, к которой едва притронулись. — Кендалл — большая девочка, справится. Давайте только договоримся, что первая, кто до нее дозвонится, оповестит остальных.
Теперь Мэллори стояла в фойе своего недавно отреставрированного особняка в Гринич-виллидж и пыталась избавиться от чувства тревоги, которое снедало ее по дороге домой. Они все беспокоились за Кендалл и хотели ей помочь, но ведь у каждой женщины должна быть тихая гавань, в которой можно спрятаться от невзгод.
— Мэл, это ты? — позвал Крис.
— Да, я. — Мэллори поставила чемодан на мраморный пол, а рядом — кейс с ноутбуком.
— Я здесь.
Мэллори толкнула дверь круглого холла и попала в озаренную солнцем кухню, любимую комнату в доме. Два ряда окон выходили в роскошный, обнесенный стеной сад, позволяя любоваться им с любого конца обеденного стола.
Крис стоял у плиты, вмонтированной в восьмиугольный кухонный остров. Волевой подбородок и высокие скулы делали его больше похожим на манекен в «Уильямс-Сономе», чем на живого, любящего готовить мужа.
— Решил приготовить оссо-букко; вдруг пораньше захочешь поужинать? — Крис помахал лопаточкой. — Или ты за выходные в ресторанах наелась?
Мэллори отщипнула несколько виноградин от грозди, лежащей в чаше из граненого стекла, и положила в рот. Настроение стремительно улучшалось.
— Отлично!
— Посмотрим кино, пока ужин готовится? Или пойдем наверх и быстренько наверстаем упущенное? — Он подошел к Мэллори сзади и уткнулся ей в затылок. Запах мяса и запах мужчины — сумасшедшее сочетание. Мэллори по опыту знала: если позволить, Крис за пять минут ее заведет.
Ее взгляд метнулся к часам на микроволновке, и она поборола искушение. Что может быть лучше занятий любовью с Крисом? Точно не страницы, которые ей следовало написать! Мэллори страшно хотелось забыть о времени и утонуть в объятиях мужа. Но ведь именно писательство, а не секс делает ее хозяйкой своей судьбы.
Она выскользнула из объятий мужа и с виноватым видом чмокнула его в щеку.
— Увы, перевалило за полдень, а я еще двадцать страниц не написала.
— Воскресенье заканчивается, я тебя с пятницы не видел. Разве нельзя начать минут на тридцать позднее? — В голосе Криса отчетливо слышалось разочарование. — Или, еще лучше, устроить выходной?
Выходные Мэллори не устраивала. Никогда. Что бы ни случилось.
— Не могу! Сначала двадцать страниц, потом все остальное. — Вот она, неприглядная изнанка писательской жизни.
В глазах Криса мелькнуло раздражение. Он способен на раздражение? Вот это новость!
Мэллори скрестила руки на груди. В тот момент даже ссора казалась ей привлекательнее работы.
— С каких пор это тебя не устраивает?
— Меня все устраивает. — Крис вернулся к плите и уткнулся в поваренную книгу. — Часам к шести будет готово. Сможешь прерваться?
Сам начал разговор, а теперь в кусты? Ну уж нет, милый!
— Когда платили за реставрацию этого гнездышка, тебя мое рвение даже радовало! — Слова неслись бешеным потоком, сдержать который Мэллори не могла. — Или когда ты захотел уйти из архитектурного бюро и заняться частным бизнесом. — Она чувствовала, что говорит лишнее, но какое облегчение не процеживать каждую реплику сквозь мелкое сито! Все выходные этим занималась и сейчас закроется в кабинете и начнет снова.
— Мэл, меня все устраивает. Не делай из мухи слона!
Как обычно, Крис не пожелал выйти из берегов. В семье Хотон-Сент-Джеймс шумных ссор не случалось. Каждую минуту двенадцатилетней совместной жизни Крис был подчеркнуто невозмутим и спокоен. Обычно Мэллори дорожила этим спокойствием, хотя порой оно ее бесило.
— Значит, тебя все устраивает? Чудесно! — рявкнула она, сбегала в фойе за ноутбуком и вернулась на кухню. — Рада слышать!
Поразительно: чем спокойнее вел себя Крис, тем сильнее распалялась Мэллори. Она пулей вылетела из кухни и закрылась в кабинете.
За письменный стол себя удалось посадить лишь огромным усилием воли. Горькая правда заключалась в том, что в данный момент стойкое отвращение у нее вызывал вовсе не секс с Крисом, а писательство.
Если честно, Мэллори вообще не хотела больше писать, но ни за что не призналась бы в этом ни Тане, ни Фэй и Кендалл, ни дорогому психотерапевту с Парк-авеню, ни до тошноты образцовому супругу.
Раньше она просто садилась, включала компьютер, и слова и образы сами текли из колодца ее души. Однако колодец пересох — из него больше ничего не текло и не сочилось. Теперь каждое слово давалось ценой неимоверных усилий, безумно много времени уходило на создание каждого образа, хоть немного отличающегося от придуманных ранее. Чтобы вдохнуть в образ жизнь, опять-таки требовались слова.
