Уже тогда мне казалось, что во сне я более чем беззащитен; сон был особым местом, куда я вынужденно уходил каждую ночь: не в поле, не в холмы, — отчего–то этим местом был лес, а ещё в нем текла река, вот только река эта была вовсе не похожа на спокойнуюречку, текущую неподалеку от города, куда отец брал меня с собой на рыбалку.
Это была река с тёмной, глубокой, стремительной водой, и чем ближе я подходил к ней, тем круче становился берег, и вот я уже катился вниз, сначала пытаясь хоть как–то удержаться, но в конце концов кубарем летя в бурную холодную воду, которая накрывала меня с головой, и я просыпался…
Тогда Симба ещё жила с нами; я хорошо помню это потому, что именно она первой догадалась: со мною происходит что–то не то — у меня под глазами появились круги, я стал бледным и каким–то дёрганым.
— С ним что–то не то, — однажды зимним утром сказала матушке Симба, — ты посмотри, как он выглядит!
— Нормально, — ответила матушка, — вот только побледнел, что ли…
— И под глазами, — сказала Симба, — смотри, какие круги…
— Миша, — спросила мама, — что с тобой?
И я заплакал.
Заплакал, убежал в свою комнату, рухнул на постель, уткнулся лицом в подушку.
Мальчики не плачут — так говорит отец.
Значит, у этих мальчиков другие сны.
В них нет страшной реки, в которую я падаю почти каждую ночь, и вода накрывает меня с головой, и я чувствую, что уже не могу дышать…
Почти не могу, потому что когда не смогу совсем — я умру.
Симба подошла к кровати, она не села рядом и не стала гладить меня по голове, она стояла, глядела на меня сверху вниз и вдруг сказала:
— Ну и дурак ты, Мишка!
Я ничего не ответил, но плакать перестал.
Просто продолжал лежать, уткнувшись лицом в подушку.
Мне было стыдно — и прежде всего перед Симбой.
Она была красивая. Очень красивая. Самая красивая.
Может быть, по–настоящему это понимал только я, хотя поклонники у Симбы не переводились, и все они, скорее всего, считали так же.
— Ты кончил реветь? — уточнила Симба. — Тогда расскажи, что случилось.
Я сел и посмотрел на нее. В комнате царил полумрак — свет падал лишь из открытой в коридор двери. Симба была в брюках и свитере, свитер был ей маловат, так что ее обтянутая вязаной шерстью грудь сразу бросалась в глаза. Я вздохнул и облизал губы.
— Ну, — сказала Симба, — я жду…
— Сны, — ответил я, — из–за них я и не сплю, я боюсь…
— Дурачок, — сказала Симба, — зачем бояться снов, они ведь даже если и страшные, всё равно это только сны…
— Нет, — возразил я, — ты не понимаешь, то, что мне снится — это совсем другое…
— Мне тоже снятся сны, — сказала Симба, — и в них тоже происходит чёрт знает что, хочешь, расскажу?
— Хочу! — ответил я.
— Подвинься! — сказала Симба и села рядом со мной.
Я почувствовал рядом её теплый бок и прижался к ней.
Я был ещё маленький, настолько для неё маленький, что она не мешала мне устроиться таким образом, что моё лицо почти вплотную приникло к её обтянутой тесным свитером груди, и мне даже казалось, что я слышу, как бьётся её сердце.
— Мне снится лес… — начала Симба.
— Мне тоже снится лес! — гордо отозвался я, размышляя, стоит ли рассказывать ей про реку, чьи воды почти каждую ночь накрывают меня с головой.
— Не перебивай, — сказала Симба. — Мне снится неправильный лес. Не такой, как на самом деле!
— А какой тебе снится? — тихо спросил я.
— Скорее всего тот, что на вершине горы, — ответила Симба. — Там очень высокие деревья, и растут они очень густо…
— Какой породы деревья? — спросил я, прижимаясь к ней ещё теснее.
— Там много сосен, — сказала Симба, — но они не совсем сосны, кора у них почти чёрная, а ветки растут с самого низа, так что если карабкаться, можно добраться до вершины, где небо и солнце…
— Это — хороший сон! — сказал я.
— Нет, — возразила Симба, — это плохой сон, потому что долезть до вершины тебе не дадут!
— Кто? — спросил я.
— Знаешь, — сказала Симба, — в некоторых снах я начинаю лезть на эти сосны, вначале я берусь обеими руками за самую нижнюю ветку, затем подтягиваюсь…
Я закрыл глаза.
Сердце у Симбы билось часто–часто.
Она взялась руками за нижнюю ветку — большую и разлапистую.
Взялась аккуратно, чтобы не уколоть ладони.
Она умела лазить по деревьям — я это видел.
Вот она уже держится за вторую ветку, потом ухватывается за третью.
А лезть до вершины ещё очень долго, сосна высокая, может быть, метров двадцать, если не больше, просто гигантская сосна, чуть ли не самая высокая в этом лесу.
Симба хватается за четвёртую ветку, за пятую…
Шестая. Седьмая. Восьмая.
Она уже на высоте метров пяти. Если упадёшь — можно сильно разбиться.
И тут я понимаю, почему Симба рассказывает мне всё это.
В моём сне есть река, которая желает лишь одного — накрыть меня с головой и сделать так, чтобы я умер.
Во сне у Симбы реки нет, но когда она берётся за девятую ветку, я слышу шелест.
Непривычный, потрескивающий, будто летят стрекозы.
Я выглядываю из–за плеча Симбы и вижу, что возле покрытого мощной корой ствола кружатся какие–то существа.
Большие, размером с футбольный мяч.
Я не могу понять, какого они цвета, но они похожи на отвратительных огромных бабочек, которых никогда не существовало на свете.
И вот оказывается, что они существуют.
Они атакуют Симбу, они пытаются ударить её крыльями, они издают странные, неприятные звуки.
Симба пытается покрепче взяться за следующую ветку, но у неё не получается — существа не дают ей это сделать, она разжимает руки и падает вниз с отчаянным и громким криком.
— Понял? — спрашивает меня Симба.
— Да, — отвечаю я, с сожалением отстраняясь от её теплой груди.
— Но я ведь всё равно сплю! — говорит Симба и вдруг проводит ладонью по моим волосам, легко и небрежно, стараясь то ли просто успокоить, то ли — снять ужасное наваждение сна.
— Я постараюсь, — обещаю я.
— Ты не постарайся, — серьёзным тоном говорит Симба, — ты просто усни.
— Поцелуй меня на ночь, — вдруг решаюсь попросить её я.
Симба начинает смеяться, но негромко и как–то ласково.
