— Слушаю, — проговорил мистер Кэй и надкусил яблоко, которое держал в руке.
— Мистер Кэй! — энергично начала миз Ярдли. — Этот молодой человек, которого мы приняли на работу в рамках муниципальной программы для старшеклассников, поначалу произвел на нас вполне благоприятное впечатление. Настолько хорошее, что мы даже допустили его к работе с читателями в зале каталогов вместо бедного мистера Симпкина…
— Ах да, Симпкин, — произнес мистер Кэй то ли недоуменно, то ли вопрошающе.
— Мистер Симпкин заболел в прошлом месяце, — сурово напомнила миз Ярдли.
— Ах да, конечно, — рассеянно сказал мистер Кэй и посмотрел на меня сквозь очки. Взгляд у него был задумчивый и печальный, но меня он не обманул. Судя по толстым стеклам очков, причиной этой задумчивости была самая обыкновенная близорукость. Я ни минуты не сомневался, что этот мягкий с виду человек вполне способен проявить начальственную решительность и разом вышвырнуть меня с работы. Впрочем, меня это не слишком заботило. Куда больше возмущало обвинение в краже, которое миз Ярдли тут же не преминула изложить.
— У меня с собой его карточка, — закончила она, выхватив из кармана широкой юбки мой рабочий билет. — Вы только подпишите вот здесь, мистер Кэй, а в отдел кадров я уж сама передам…
— Вы не очень-то торопитесь, — сказал я. — Я ведь тоже могу кое-что сказать.
Но мистер Кэй, казалось, меня и не слышал. Положил яблоко на самый край стола, взял удостоверение, поднес к глазам, потом отодвинул на расстояние вытянутой руки и посмотрел на него снова. Его лицо скривилось в непонятной гримасе.
— Вот тут, внизу, — нетерпеливо повторила миз Ярдли. — В графе «дата увольнения».
Мистер Кэй снова посмотрел на меня и спросил:
— Зачем ты это сделал?
По-моему, мы оба открыли рты одновременно: миз Ярдли — потому что не поняла, что он сказал, а я — наоборот, потому что понял. Второй раз на протяжении двух последних суток ко мне обращались на иврите!
— Ничего такого я не сделал, — ответил я, тоже перейдя на иврит.
— Но она говорит, что ты украл этот слайд.
— Будьте добры, говорите, пожалуйста, на таком языке, который я тоже могла бы понять! — сердито запротестовала миз Ярдли.
— Извините, — торопливо сказал мистер Кэй по-английски. И, обратившись ко мне, спросил: — Что ты делал на складе?
— Мне нужно было посмотреть одно слово в компьютере, а в отделе каталога все компьютеры оказались заняты, — объяснил я.
— А это? — Миз Ярдли торжествующе предъявила «вещественное доказательство».
— Это мое!
— Ну-ка, дайте мне. — Мистер Кэй протянул через стол маленькую белую руку, взял слайд, посмотрел на него в свете лампы и спросил:
— Что это за чертеж?
— Именно это я и пытался выяснить.
Открыв ящик стола, он вытащил лупу.
— Вы еще не подписали его увольнение, — снова напомнила миз Ярдли.
Но мысли мистера Кэя были явно далеки от подобных вещей.
— Как ты искал? — спросил он. — Какое слово задал компьютеру?
— «Агитатор».
Он иронически поднял бровь, перевернул слайд и снова посмотрел на него через лупу.
— Подпись, мистер Кэй, — не отставала миз Ярдли.
— Почему именно «агитатор»? — спросил он, по-прежнему обращаясь ко мне, словно ее не было в комнате.
— Я уже где-то видел это слово, только не могу вспомнить где.
Он среагировал быстрой улыбкой, больше всего походившей на судорогу подавленного смеха.
— Каким путем ты ездишь домой?
— Через автовокзал.
— Минуя Таймс-сквер?
— Иногда.
Взяв удостоверение со стола, он протянул его миз Ярдли.
— Все в порядке, — успокоительно сказал он. — Это просто недоразумение. Благодарю вас.
Потом опять повернулся ко мне.
— Когда будешь проезжать кинотеатр «Уорнер», посмотри наверх.
И снова взглянул на слайд.
— Ты интересуешься наукой?
— Да, — ответил я, радуясь, что тут уж не нужно врать. — Особенно электроникой.
По выражению его лица я понял, что ответ пришелся ему по вкусу. Уж в этом ты можешь на меня положиться. Я так стараюсь понравиться людям, что сразу же чувствую, когда это удается. Он снова открыл ящик, вытащил конверт и положил в него слайд.
— Оставь мне его на пару дней, я постараюсь выяснить, что там изображено, — пообещал он, и тут же, словно забыв о нашем присутствии, снова углубился в книги. Когда мы выходили, яблоко все-таки свалилось со стола и, глухо ударившись об пол, откатилось в сторону. Мистер Кэй не стал за ним наклоняться.
Вернувшись в зал каталогов, я занял свое место за стойкой. Миз Ярдли тоже водрузилась на место и, поиграв желваками, схватила телефонную трубку. За обычным шумом, стоявшим в зале, я не мог разобрать, что она там бубнит, но в какой-то момент та повысила голос, и тогда мне как будто послышалось: «Два еврейчика переговорили на своем языке и уладили это дело».
Я знаю, ты бы так разозлился, что наверняка пожаловался в совет директоров, а то и в мэрию, но мне, честно говоря, было не до того. Едва дождавшись обеденного перерыва, я бросился на Таймс-сквер. Над зданием кинотеатра «Уорнер» висел огромный рекламный щит нового фильма. Фильм назывался «Террор на дорогах», и на щите была действительно изображена дорога, уходившая в голубую небесную даль. Что же он имел в виду, этот странный мистер Кэй? На всякий случай я посмотрел на соседние дома. Никакого «агитатора» не было и в помине. Я уже поворачивал, чтобы идти обратно, как вдруг увидел то, что искал. Да, он был и в самом деле очень рассеян, мистер Кэй, потому что упомянутый им кинотеатр находился совсем на другой стороне улицы, на углу Бродвея и 42-й. Это был один из тех театриков, где постоянно крутили порнофильмы и прочую эротику. Над ним тоже висел рекламный щит, только здесь была изображена громадная стиральная машина. А под ней красовалась таких же размеров рекламная приманка: «Единственная в мире модель — с двойным агитатором[1]!»
Все послеобеденное время я жутко огорчался, что поднял такой шум из-за стиральной машины. Очень хотелось поговорить с мистером Кэем — ну, во-первых, извиниться, а во-вторых, так уж я устроен: тотчас начинаю липнуть к человеку, который проявил ко мне хоть каплю внимания. На протяжении дня я несколько раз сталкивался с ним — то на лестнице, то в коридоре. Его глаза за стеклами очков смотрели рассеянно и тускло, изгиб рта, издали казавшийся иронической усмешкой, вблизи уже не был столь однозначен — смотря по ситуации, он выражал то смущенное приветствие, то неприязненное «оставьте меня в покое». Так я и не решился с ним заговорить.
