Клодина невольно вспомнила принцессу Екатерину, о которой рассказывали, что она в начале своей скрытой страсти ощипывала все попадавшие ей в руки цветы, лихорадочно бормоча про себя «любит – не любит». Она не жалела ни чудных роз, ни экзотических тепличных цветов…
Барон Лотарь, вероятно, думал о том же. Он, насупив брови, смотрел на варварские ручонки и пожал плечами.
– Прошу, кроме того, положить девочку, – сказал он даме, – она сидит уже слишком долго и утомлена – я это вижу по ее согнувшейся спинке.
Дама с высоко поднятой головой пошла к детской колясочке, а Клодина поклонилась барону, чтобы проститься с ним, но он остался рядом. При повороте за угол дома на них налетел легкий ветерок, поднимавший тихий шелест в вершинах лип.
– Как таинственно шумит там, наверху, – заметил барон. – Знаете ли, о чем шепчутся старые деревья? О Монтекки и Капулетти Полипенталя.
Девушка холодно улыбнулась.
– В институтах редко думают о домашних распрях, – возразила она спокойно. – Если дружны с кем-нибудь, то не спрашивают, имеют ли на то право. И если я теперь отправилась в место, в котором семья моя не бывала, то только из-за школьной подруги. Я уже была здесь однажды, во время своих последних каникул – старые деревья знают меня.
Он молча поклонился и пошел дальше, а Клодина вошла в вестибюль.
Ей не надо было спрашивать, где Беата: из ближайшей двери, за которой находилась, вероятно, выходившая во двор комната, энергично звучал повелительный голос ее подруги.
– Иди, не упрямься, милый ребенок, – говорила она кому-то. – Мне некогда терять время, давай сюда руку! – Последовала короткая пауза. – Смотри, смотри, как хорошо заживает разрез, теперь можно вытянуть нитку! – Кто-то вскрикнул, и опять все замолкло.
Клодина тихо отворила дверь. Тяжелый запах нагретых утюгов охватил ее. Около длинной доски стояли три женщины и усердно гладили, а у окна Беата перевязывала руку молодой девушки. Она не заметила вошедшей, но, едва окончив перевязку, внимательно посмотрела на работниц.
– Луиза, ротозейка, что ты делаешь? – воскликнула она, недоверчиво прищуривая глаза. – Великий боже! Мой лучший воротничок под неуклюжими руками! Это более чем дерзко с твоей стороны, чучело ты этакое!
Она отняла у девушки шитье, спрыснула его водой и скатала.
– Я потом сама поправлю испорченное, – сказала она остальным, указывая на маленький сверток, пошла к двери и… удивленно остановилась перед Клодиной.
Искренняя, сердечная радость осветила ее строгие черты.
– Горячей воды в кофейник, – коротко приказала она девушкам, обхватила рукой плечи подруги и повела ее в большую угловую комнату со старинной мебелью из красного дерева, с белыми еловыми полами и красивыми кружевными занавесками.
Комната эта имела совершенно такой же вид до рождения Беаты и Лотаря, еще в то время, когда у окна, не переставая, жужжало веретено в умелых руках. На трех окнах, выходивших на юг, шторы были спущены, окон же, выходивших на восток, не нужно было закрывать от яркого послеобеденного солнца. Перед ними темнели липы, и сквозь их тенистый покров можно было свободно смотреть в цветущую, залитую светом даль.
– Ну, усаживайся, мой старый пансионский друг! – проговорила Беата, подводя Клодину к одному из этих окон.
Она сняла с подруги шляпу и провела рукой по прелестным, слегка растрепавшимся волосам.
– Еще целы локоны, которые мы все так любили. Ты не носишь накладок, и придворный парикмахер не снял своими прическами золотого блеска с твоих волос… Да, ты довольно благополучно вышла из этого Вавилона.
Клодина улыбнулась и села к рабочему столу Беаты. На нем лежало тонкое белье для починки и «Экгард» Шеффрля в простом переплете. Беата стала готовить стол для кофе и, взглянув на книгу, произнесла как бы в свое оправдание:
– Видишь ли, дорогая моя, человек, который, как я, постоянно воюет сам, всего более дорожит редкими часами сладостного отдыха. Для таких часов я постепенно собираю лучшие произведения новейшей литературы.
При этом она положила книгу и белье в рабочую корзинку, постелила на стол скатерть, потом принесла старинную сахарницу из лакированной стали с крепким замком, отперла ее и сделала сердитое лицо.
– Ну вот, извольте видеть! Конечно, это неудивительно при таком переполохе. Сахар для хозяйства попал сюда! Такого со мной еще не случалось. Но Лотарь преподнес мне сюрприз. В ответ на мое письмо о покупке серебра он написал, что возвращается. Я думала – не раньше июля, и потому не торопилась с приготовлениями к его приезду, и вдруг третьего дня он является с багажом, как раз во время нашей большой стирки. Это было ужасно! Мне понадобилось все мое присутствие духа, потому что мадемуазель совершенно потеряла голову и делала глупость за глупостью.
Беата зажгла спирт под только что принесенным кофейником и нарезала пирог. Клодина подумала о том, как шла роль хозяйки ее высокой фигуре в темном платье с белым фартуком, белым воротничком и манжетами. Здесь ее движения были сильны и уверенны, в отличие от неловких, связанных движений и поведения, из-за которого ее недавно в Герольдгофе Альтенштейнов назвали варварской женщиной.
– Лотарь один не смутил бы нас, хотя он очень избалован, – продолжала Беата, вынимая из буфета корзинку с ранней земляникой и ставя ее на стол, – но вся эта орава, которую он таскает за собой… Тут фрау фон Берг, ее горничная, нянька, различная мужская прислуга, и всех надо было разместить. А ребенок-то, ребенок! Такой несчастный червячок никогда не пищал в стенах Нейгауза!.. Нет, никогда! Посмотрел бы на него мой покойный дед, добрый Ульрих Герольд, – какие бы глаза он сделал! Он называл пискунами такую мелюзгу без крови и костей. Девочка не может стать на свои тоненькие ножки, а ей почти два года. Ванны из дикого тмина и молока были бы ей полезны, но мы не смеем коснуться сложной программы питания фрау фон Берг, она ведь непогрешима, как папа! Теща Лотаря, старая принцесса Текла, пригласила ее для своей внучки и совершенно влюблена в эту толстую полоумную особу, которая как нельзя более антипатична мне.
Она пожала плечами, налила кофе в чашки и села к столу. Теперь Клодина могла начать свое сообщение.
Беата молча выслушала ее, мешая свой кофе, но когда дело дошло до самой находки, со смехом подняла голову.
– Что, воск? А я уж вообразила, что старый Гейнеман выгребает целую массу церковной утвари и других драгоценностей. Воск! Вот так новость! А монахини! Поэты-лирики представляют их белыми розами, вздыхающими за железными решетками о прекрасном запрещенном мире, – она засмеялась. – Но здесь монахини не имели на это времени: они были настоящими духами хозяйства и бережливости. В нашей родословной упоминаются две девицы Герольд, которые находились в числе изгнанных сестер. Может быть, именно они сошли вниз с лопатами, чтобы спрятать свой воск от бунтовщиков! Кто знает! Я поступила бы так же. – Она с улыбкой покачала головой. – Чудесная история! И совершенно удивительно также, что это глубоко честное создание, сидящее передо мной, вполне серьезно желает, сосчитав все круги, разделить с нами находку.
