Но пыль никогда не осаждается на воспоминаниях. Чем дольше я живу, тем чище они становятся. Каждое воспоминание соскабливается и затесывается до совершенства. Лишние подробности скалываются и полируются до блеска. Все что остается — вот этот рассказ.
Я знаю библиотеку академии, хотя внутри никогда не был. Два черных сфинкса по обе стороны входа загадочно смотрят на прохожих. Это место люди называют Египетской библиотекой. Сфинксы не новые: даже Константин, и тот не смог скроить новый город из цельного куска материи. Когда торопишься, приходится использовать то, что есть под руками. Он ограбил империю, чтобы заполнить этот город сокровищами. Свез сюда статуи, колонны, камни, даже черепицу для крыш.
И книги. Я толкаю дверь и, пройдя мимо столпившихся на лестнице людей, вижу перед собой сотни, если не тысячи рукописей, аккуратно перевязанных свитков, расставленных по полкам, подобно древним костям, хранящимся в оссуа-рии. Незнакомый запах достигает моего обоняния секундой позже: плесень старых пергаментов, исходящий от папирусов гнилостный дух болотной тины. Все это разбавлено жаром чего-то настолько перезревшего, что к моему горлу подступает тошнота.
Комната круглая и широкая. Галерея балконов под куполообразным сводом украшена цикламеном и розами. Это место создавалось как сад знаний, и его архитектура призвана способствовать размышлениям. Но полки, протянувшиеся по всей ротонде, разрослись и стали дикими, как тернии, перепутанные и темные, порой даже роняющие свои плоды на землю. Все окна застеклены. Комната, как ловушка, удерживает запахи и солнечное тепло. Кажется, будто библиотека источает миазмы.
С десяток оживленных разговоров обрывается, стоило мне войти в дверь. Я могу определять тех, кто узнал меня, по тому, как меняется выражение на лицах людей. Я давно перестал обращать на это внимание. Помнится, когда-то я даже получал от этого удовольствие.
Меня уже ждут. Этот человек выглядит старше меня годами, хотя на самом деле, скорее всего, моложе. Он щурится, вытягивает шею, как перепелка, клюющая зерно. На нем серая туника, длинная, до самых лодыжек, но, в отличие от других присутствующих, на его пальцах или рукавах нет чернильных пятен. Из чего я делаю вывод, что он зарабатывает на хлеб переноской книг, а не их переписыванием.
— Это ты библиотекарь?
Он едва находит силы, чтобы кивнуть. У него плоское, как будто раздавленное лицо. Он прожил жизнь среди свитков, аккуратно свернутых и перевязанных. Он не ожидал такого в своей библиотеке.
— Тело все еще там?
Мой вопрос приводит его в ужас.
— Могильщики приходили час назад.
Убийство без трупа.
— Ты можешь показать мне, где его нашли?
Он ведет меня по узкому проходу среди полок, то и дело сворачивая в стороны, пока мы не оказываемся у стены с окном. Сквозь него в помещение проникает желтоватый свет и падает на стол, заваленный бумагами и свитками. Стул отставлен в сторону. Легко представить себе читателя, который отошел, чтобы облегчиться, и может в любую минуту вернуться и застать нас за тем, как мы просматриваем его книги.
— Ты знаешь, кто это сделал?
Это очевидный вопрос, но его необходимо задать. Обескураженный библиотекарь яростно трясет головой. Он указывает на ряды полок, уставленных рукописями.
— Никто ничего не видел.
— Кто нашел убитого?
— Его помощник, дьякон по имени Симеон. Епископ лежал лицом вниз на столе. Дьякон решил, что он заснул.
— Дьякон здесь?
Не ответив — или вместо ответа, — библиотекарь отходит в сторону. По-птичьи, словно крыло, подняв руку, он на ходу проводит ею по полкам. От постоянного чтения книг он, должно быть, почти ослеп. Как от свидетеля толку от него не будет. А что вижу я? Чернильницу и тростниковое стило на столе, нож с рукояткой из слоновой кости и небольшой кувшин рядом с ними. Кучка тоненьких стружек там, где епископ заострил стило.
Что мешало тебе воспользоваться для защиты, от убийцы, ножом? — мысленно спрашиваю я убитого.
Затем вытаскиваю пробку из кувшина и нюхаю белую пасту. Пахнет клеем. Ставлю кувшин на место и рассматриваю ГРУДУ лежащих рядом бумаг. Епископ Александр был заядлым читателем: половина его стола завалена свитками, часть из них нетронута, другие наполовину прочитаны.
Из нескольких вылетели стержни, на которые они были намотаны, и свитки раскатались. Это произошло, видимо, тогда, когда голова убитого ударилась о столешницу.
В центре возлежит книга иного рода. Это кодекс, отдельные пергаментные страницы переплетены и образуют том. Лично я нахожу это крайне неудобным, отрывочным способом чтения, но я знаю, что христианам он нравится. Я пытаюсь разобрать, что именно он читал в момент смерти. Определить это невозможно. Его разбитое лицо упало прямо на книгу и залило слова кровью. Левая страница нечитаемая, правая — не написана. Его прошлое затерто, будущее — пусто. Я пытаюсь вытереть написанную страницу, однако кровь уже запеклась, и я лишь размазываю ее. Тени слов плывут под пятном как рыбы подо льдом — близкие, но недосягаемые.
— Ты думаешь, что найдешь здесь ответы?
Я поднимаю голову. Библиотекарь вернулся вместе с каким-то молодым человеком. Высокий, с красивым лицом и взъерошенными черными волосами, одет в простую тунику и сандалии. Его руки так сильно испачканы, что мне в первое мгновение кажется, будто он в перчатках. Но потом я понимаю, что это чернила. Впрочем, только ли они?
Я показываю на пустой стол.
— Это ты нашел тело?
Юноша кивает. Я ищу на его лице признаки вины, но оно одновременно выражает самые разные оттенки чувств. Тут и печаль, и гнев, и беспокойство, и даже легкий вызов. Если до этого он не знал, кто я такой, то теперь библиотекарь, похоже, ему сказал. Но он не намерен дать себя запугать.
— Тебя зовут Симеон?
— Я… я был… секретарем епископа Александра.
Его темные глаза внимательно изучают меня, он явно пытается понять мои мысли. Неужели ему действительно хочется это знать? Ты мне подходишь, думаю я. Если Константину нужен быстрый ответ, то он его получит. Вот молодой слуга с чернилами или кровью на руках, который нашел тело, который вполне мог питать зло к своему хозяину. Если он священник, Константин не станет его пытать или казнить. Просто отправит убийцу на какой-нибудь крошечный островок, и правосудие свершится. Но Константину нужно отнюдь не это. Пока.
— Как он умер?
— У него было разбито лицо, — безжалостно произносит дьякон. Он явно хочет потрясти меня. Если это так, то ему придется изрядно постараться.
— Как?
Он не понимает.
— Ему разбили лицо, — повторил дьякон. — Он был весь в крови.
— На лице?
Симеон прикасается ко лбу.
— Рана была вот здесь.
— Чистая рана, вроде той, что остается после ножа?
