Вот дядя в белой панаме в десять утра тащится на пляж. Дядю ощутимо колбасит и плющит после вчерашнего, но он решил твёрдо и бесповоротно устроить сегодня день здоровья. Все слышали?! Сегодня день здоровья!! И никаких гвоздей!!! Мужик целеустремлённо подходит к палатке и заказывает бутылку минералки. Делает пару глотков. Не то. Совсем не то. Недопитая бутылка летит в урну. Похмелыш заказывает швепс и отхлёбывает пузырящуюся, горьковатую жижу. Опять не то. Вторая бутылка летит вслед за первой. Мужик мнётся, вьётся и нарезает круги. Наконец, решение найдено — он берёт банку пива. Первый же глоток возвращает его организму бодрость и радость бытия. Второй глоток добавляет мудрости и оптимизма. Третий — отправляет его в космос. На часах пол одиннадцатого, а мужик уже сидит в таверне и угощается узо или ракией.
Следующее утро. Солнце бьётся о волны, как мячик о теннисный корт, ветер забирается в лёгкие и пузырит рубаху. Тот же мужик подходит к тому же ларьку, дядя ещё больше помят и несвеж. Он преувеличенно решительной походкой подгребает к палатке и заказывает бутылку минералки…
Вы, наверное, уже догадались, чем всё закончится, или мне продублировать текст? И так четырнадцать дней подряд. Мужик на самом-то деле не виноват, просто у россиян мало ферментов, (смотри мои предыдущие книги), и он не может самостоятельно выплыть из этого омута.
А представляете, что творится в отелях, где всё включено? Тихий ужас. Вы в курсе, что половину всех поступающих летом в психиатрические больницы с алкогольными психозами поставляют трёхзвёздочные и четырёхзвёздочные отели?
Спортсмены-физкультурники
(Ад в качалке)
Очень интересная группа изощрённых мазохистов. Группа спортсменов и физкультурников. Они «наказывают» себя после вчерашних возлияний. Вместо того чтобы дать организму отдохнуть и восстановиться, они начинают толкать штангу, выжимать гири и устраивать пробежки по десять километров на солнцепёке. В наркологической практике это называется «стегать кнутом по загнанной лошади». Бедные сердца похмельных физкультурников подвергаются немыслимой нагрузке и часто останавливаются на полном скаку. В лучшем случае они попадают к наркологам, а не в морг.
Я открыл дверь квартиры, навстречу кинулись внук, внучка, собака и кот. Так, дочь привела на побывку своих чад. Зашибись. Уснуть, видимо, не получится. Внуки стучали своими копытцами, похлеще чертенят и соседи внизу в очередной раз собирались вешаться.
— Есть будешь, дед? — жена выглянула из кухни.
— Не хочется.
— Тогда ложись спать.
— Как же, уснёшь тут с вами.
Внуки вместе с собакой устроили облаву на кота. Тот уходил «огородами», не забывая шипеть на каждом повороте, как будто отстреливался от преследователей. Собака радостно лаяла, детки визжали на такой ноте, что казалось, сейчас лопнут стёкла. Погоня была в самом разгаре, временами у меня закладывало уши.
— А раньше под любой шум засыпал, — напомнила супруга.
— Так то раньше.
— Как дежурство?
— Спокойное.
— Поспал?
— Поспал, — соврал я.
Не рассказывать же ей, что всю ночь, не смыкая глаз, я строчил мемуары. Женщины таких закидонов не одобряют. И, как правило, всячески пытаются отвадить мужей от литературной деятельности, мешающей их профессиональным успехам. По-своему, они правы, нечего отвлекаться от дела, приносящего устойчивый доход и пытаться окунуться в богемную среду, где нет ни авансов, ни получек, ни оплачиваемого отпуска. А мне почему-то всегда хотелось нырнуть в этот омут с головой.
— Свет, ты не помнишь, куда я свои рассказы и романчики засунул? — спросил я, выдвигая ящики письменного стола.
— Какие ещё романчики?
— Ну, которые я всю жизнь кропал.
— «Переплут и Бурмакин» что ли?
— И «Переплут», и «Ползком» и «Месть».
— Они на даче, кажется, валяются.
— Не может быть, — пошёл я за стремянкой, — они наверняка на антресолях.
На антресолях было пыльно и душно, зато время повернуло вспять, и я почувствовал себя на двадцать лет моложе, встретив старый эспандер и древнюю мобилу, очертаниями напоминающую пульт от телевизора. В глубине закромов лежало несколько папок, покрытых паутиной и пылью. Я сдул с них пыль, подняв целое аллергическое облако, и открыл первую папку.
Ползком
Сергей Михайлович Головастов упорно полз вперёд. Силы оставили его ещё час назад, но он с детства усвоил комиссарский лозунг: «Есть такое слово — надо»! Головастов выбрасывал вперёд левую руку и подволакивал правую ногу, потом делал наоборот, выдвигал правую «клешню» и отталкивался левой «ластой». Сантиметр за сантиметром, но Сергей Михайлович приближался к заветной цели. Его беспокоила левая рука, она совсем не хотела слушаться. Михалыч уже склонялся к мысли загребать только правой и перенести нагрузку на ноги. Они, слава Аллаху, пока ещё служили. Один раз ему показалось, что он заблудился. Тоска и смятение укутали Сергея Михайловича с головой, словно палач надел на него мешок, пахнущий мышами, накинул петлю и сейчас выбьет табуретку из-под ног. Но нет, Головастов был на верном пути. Ещё немного, ещё чуть чуть, и «золотой ключик» у него в кармане. Точнее — «золотая бочка». Ещё точнее — банка пива «золотая бочка».
Сергей Михайлович полз по собственной девятикомнатной квартире, расположенной в тихих переулках Арбата ко второму холодильнику, где должно было охлаждаться пиво, и проклинал злодейку судьбу.
— Я же долларовый мультимиллионер! — завопил в пустоту Головастов, — у меня денег куры не клюют! Почему же я ползаю по полу как обтруханный пехотинец?! Дайте мне моё пиво! Одну банку! Всего одну баночку пивка! Больше я у вас ничего не прошу!
В его квартире было два холодильника: один находился на кухне и оказался невыносимо пустым, второй молотил в прихожей, туда-то и держал путь неутомимый Головастов. Ему очень хотелось поправиться пивком и поговорить за жизнь, но собеседников не было, и тогда Сергей Михайлович решил общаться с паркетом. Он потёрся небритой щекой о дубовые досточки, потом ударил по ним кулаком и возмутился:
— Всю жизнь я хотел помогать талантливым детям, особенно тем, кто рубит в математике! Кто виноват, что не сбылись мои мечты?!
— Ты…ты…ты…, — ответило из глубины квартиры дурашливое эхо.
— Головастов решил больше не драть глотку, чтобы не нарываться на заслуженную критику и перешёл на лирический тон:
— Не бойся меня, я хороший. Хочешь, я по тебе буду только в тапочках ходить? И других заставлю! Клянусь! А чтобы в грязной обуви по тебе топтать — ни за что! Особенно весной, осенью и зимой, когда вся Москва утопает в грязи. Знаешь, я лето люблю. Наверное, как и ты. Только лето. А осень, весну и зиму ненавижу, — поставил дубовые плашки в известность Головастов, — интересно, что там у нас за бортом? Не знаешь? Я тоже не знаю. Будем надеяться, что июль или август.
