Что угнетает Клариссу, выяснить не удалось, ибо она упорствует в бодрости. Я вам скажу, в чем одна из радостей быть Клариссиным "пациентом". Пока она анализирует меня, я анализирую её. Особенно весело, что мы оба в этом — полные неумехи. В тот день беседа наша протекала так:
— Ты без проблем нашла, где поставить машину?
— Да-да.
Я сказал, что сегодня с этим проблемы из-за наплыва пляжующихся.
— Ты куда-нибудь ходил на этой неделе? — спросила она.
— Несколько раз гулял и захаживал в "Верное средство".
— Проблем не было?
— Не было. Правила соблюдать нетрудно. Как ты думаешь?
— Я не уверена, что знаю правила.
— Держу пари, людей, у которых есть правила, похожие на мои, больше чем ты думаешь. — Тут я спросил: — А у тебя какие правила? — (Интересно, клюнет?)
— Давай лучше поговорим о тебе, — сказал она.
Переиграла!
Беседа шла дальше, мы оба делали выпады и уклонялись. И я умолял себя никогда не выздоравливать, ведь Кларисса перестанет ко мне ходить... правда? Хотя однажды это наверняка произойдет — она закончит колледж; или курс — то есть я — прекратится. Кому-то из нас не повезет: либо она — профессионал, а мне придется платить, либо она — интерн, а я — подопытная свинка.
А потом произошло нечто волнующее. Зазвонил ее сотовый телефон. Волнующе это было потому, что на ее лице отразилась вся карта человеческих эмоций. И — о как я мог не разделить этот миг на миллионные доли!
Прозвонил телефон.
Она решила не обращать внимания.
Она решила ответить.
Она решила проверить определитель.
Она взглянула на дисплей.
Она выключила телефон и продолжила беседу.
Но момент перед выключением телефона подразделяется на субмоменты:
Она испугалась, что это может быть некая личность.
Она в этом убедилась.
Она закрыла телефон, сердито щелкнув крышкой.
Но и этот субмомент делится на субмоменты:
Она загрустила.
Боль молнией прошила ее насквозь.
Значит, у Клариссы есть бывший, с которым она поддерживает связь. Я сказал:
— Кларисса, ты обворожительная девушка; просто подожди чуть-чуть — ты воскреснешь.
Стоп, этого я не сказал. Я только так подумал.
* * *
Следующие три дня я не выходил из квартиры. Пару раз в надежде на порцию веселящего сока заглядывала Филипа. Я уже стал ощущать себя наркоторговцем и жалел, что вообще подсадил ее на колеса. Но на душе полегчало, когда я напомнил себе, что это легальные препараты, или в случае с "кваалюдом" — ранее легальные. Я угостил ее обычным яблочно-банановым коктейлем, хоть и боролся с желанием рассказать всю правду — пусть сама достает себе наркотики. Но не рассказал, потому что мне приятно, когда она заходит, потому что она мне нравится — или мне нравится ее собака? "Тигр, к ноге". Когда Филипа спускается по лестнице, пёс тоже спускается. Я слышу, как все его четыре лапы цикают и цокают за ней. Она разговаривает с ним, как с человеком. Человеком, который может ответить. Часто, когда она говорит: "Тигр, к ноге", — я говорю про себя: "Нет, Тигр, к моей ноге", — в надежде, что собачья телепатия приведет его к моей двери, потому что мне нравится смотреть на его мультяшную морду. Тигр — идеально скомпонованная дворняга, со словарем в две дюжины слов. У него добрая душа, и он всегда настороже. Своими забавными манерами он способен покорить публику — например, спит брюхом кверху, а его задняя нога в это время дергается, будто крутит педаль невидимого велосипеда. Но его коронная черта — бесконечно глупая комичная морда, благодаря которой каждое проявление его сообразительности встречается восторгами и похвалами, ведь никто не ожидает, что такой дурачок способен принести и рассортировать косточку, теннисный мяч и резинового динозавра только по одной словесной команде. Его таланты Филипа как-то продемонстрировала прошлым летом на газоне перед домом — она ему велела пойти в квартиру 9, принести все его пожитки и сложить в резиновый обруч. Бойфренд Филипы Брайен стоял поодаль, хлебал "Красный бык" и орал: "Псина! Псина!" Держу пари, он тайком просит эту собаку проверять ему правописание.
В эти выходные вид из моего окна был довольно статичен. Кроссворд из воскресной "Таймс" оказался плёвым (вероятно, во искупление головоломки недельной давности — та посрамила бы Сфинкса), и я расправился с ним за сорок пять минут, включая зашифрованную часть, без ошибок и подчисток. Это подорвало мой временной бюджет. Пара машин медленно проехала мимо объявления Элизабет, так что она, возможно, появится на следующей неделе. Но погода стояла прохладная — велосипедистов не было, бегунов мало, ни одно семейство не высыпало из своего "универсала", попутно выгружая всё содержимое пляжного каталога "Хаммахер Шлеммер", стало быть, никаких подписей к живым картинам не сочинишь. Из-за этого затишья каждый час тянулся, как два, что усугубляло проблему моего свободного времени. Я пропылесосил комнату, отдраил ванную, выскоблил кухню. Утюжил. Утюжил. Утюжил. Что я утюжил? Свою рубашку. Рубашку. Рубашку. В какой-то момент я настолько заскучал, что переткнул телевизор с кабельного на местный канал и восемь минут смотрел дебаты в администрации Санта-Моники по вопросу об асфальтировании прогулочный аллей.
Потом настал вечер. Поначалу всё шло, как шло, только стемнело. Потом я услышал, как по лестнице спускается Брайен, предположительно — впопыхах. Утрированный топот его ног, подобно африканским тамтамам, посылал грозные сигналы. Каждый шаг бахвалился: "Да на кой она мне сдалась!" Нет сомнений, что позже в спортбаре компания его собратьев по разуму согласится: Брайен не какой-нибудь пиздострадалец, чему порукой, что вот же Брайен — сидит в баре, смотрит футбол, а не стоит под окошком у Филипы, запуская бумажные самолётики с надписью: "Я тебя люблю".
Гордый, как гладиатор, Брайен прошагал к своему зашпаклеванному "линкольну" 92-го года и, с рёвом газанув, отчалил. Потом я услышал, как некто спускается по лестнице. Некая, несомненно, Филипа. Но поступь ее не была поступью женщины, догоняющей сбежавшего любовника. Филипа медленно шла в направлении меня — я слышал, как шаркают ее ноги при каждом осторожном шаге. Остановилась у самой двери и замерла на неестественно долгий отрезок времени. Потом позвонила, но придержала кнопку звонка, так что я услышал только "динь" без "дона".
Открывая дверь, я сделал вид, будто только что проснулся. Филипа отпустила звонок и влетела в квартиру.
— Не спишь? — спросила она.
— Ни в одном глазу, — ответил я, бросив изображать засоню, ибо понял: ложь бесцельна. Я уселся в свое кресло (бабушкин подарок) и устроился поудобнее. У Филипы волосы пепельные, расчесаны на прямой пробор и спадают ей на плечи, обрамляя ее бледное лицо без грима. И тут я впервые понял, что эта симпатичная девушка выбрала не ту профессию. Она вполне миловидна для одного мужчины, но не для целого света, как того требует шоу-бизнес. Сейчас она выглядела нарядно; наверное, они вдвоем ходили куда-нибудь, поссорились, и вот теперь у нее что-то на уме. Филипа уселась на диван, уронила руки на подлокотники и удивила меня, не уделив ни минуты теме Брайена. Вместо этого глаза ее наполнились слезами, и она проговорила:
