Я столкнулась с Луче на пороге дома. На радость отцу, она собрала волосы в хвост. Какое-то время я наблюдала, как она ищет ключи в своей лаковой красной сумочке, но вот дверь распахнулась, и на лице дочери вспыхнула невольная, но по-взрослому сдержанная улыбка.
– Добрый вечер, синьора Джина! – разнесся по холлу ее звонкий голосок.
– Добрый вечер, Луче, – издалека ответила консьержка.
Кто научил ее здороваться, даже если никого не видно? Отец, конечно. Точно так же, как он, дочь подошла к почтовому ящику и заглянула внутрь сквозь прорезь.
– Как думаешь, папа дома? – спросила она, пока мы вызывали лифт.
– Не знаю. Ты его машину у дома видела?
– Я не обратила внимания. Но он мне обещал, что придет: мне надо дописать доклад по истории, без него никак!
Я промолчала. Лишний раз упоминать, что без него тебе не обойтись, было совершенно не обязательно. Обо мне в таких ситуациях ты вообще никогда не думала.
Твой отец-инженер никогда не любил историю, но тебе об этом не сообщал. Так поступает влюбленный мужчина: берет волшебную палочку и решает твои проблемы.
Оказавшись в квартире, Луче, молодая грациозная женщина, которую я повстречала на улице, точная копия своего отца, сбросила ботинки, сняла свитер, вытащила из холодильника банку кока-колы и протянула ее мне:
– Будешь?
– Нет, спасибо.
– Вечером мы с ребятами пойдем в пиццерию, а потом на дискотеку.
Зазвонил ее мобильник, и, не дожидаясь моего ответа, она бросила на ходу: «Папа мне разрешил», – и исчезла в своей комнате, будто леопард в саванне.
Если твой папа тебе уже разрешил, у меня-то зачем спрашивать? Да и что я могла бы тебе ответить? Что в твоем возрасте уже потеряла девственность в подсобке бара? Что курила столько травы, что порой не узнавала себя в зеркале? Да уж, разрешение пойти на вечеринку тебе лучше спрашивать у отца. Это он получил диплом, подрабатывая официантом, он на «ты» с нашим приходским священником, он каждый четверг помогает бездомным в ночлежке.
Думаю, что все лучшее ты унаследовала от него, Луче.
Вскоре домой вернулся и Карло – с тяжелым пакетом книг в руках.
– Я заходил в библиотеку. Больше времени потратил на то, чтобы оформить читательский билет,
чем на поиски книг. Перед тобой самый настоящий студент, как раньше: помнишь?
Нет, Карло, я не помню. Для меня библиотека никогда не была целью – она всегда оставалась лишь поводом.
Я промолчала, а потом добавила:
– Она ждет тебя, чтобы закончить доклад. Может, ей пора уже заниматься самостоятельно, как думаешь?
– Да ладно! У нее еще вся жизнь впереди!
– Да, но чем раньше…
Голос Луче волшебной нитью притянул отца к себе, бесцеремонно прервав меня. Карло оставил меня в коридоре и, улыбаясь, забормотал:
– Сейчас-сейчас, только руки помою.
Луче взяла пакет с книгами, и через мгновение оба скрылись за дверью ее комнаты.
Если бы я привела своего любовника прямо к нам домой, этого никто бы не заметил – кроме синьоры Джины, конечно.
Я подошла к комнате Луче, какое-то время подержалась за ручку двери, потом выдохнула и вошла. Луче и Карло сидели за столом, и она медленно писала под диктовку:
– В тысяча девятьсот четырнадцатом году уже ничто не могло предотвратить войну.
Карло кивком попросил меня подождать и продолжал:
– Промышленность развивалась, благодаря чему было создано и накоплено огромное количество смертоносного оружия.
Наконец он повернулся, и мне было позволено заговорить.
– Я иду на деловой ужин: в холодильнике оставила вам жаркое, его нужно просто разогреть, и…
Я не успела закончить фразу, как Карло уже возобновил диктант:
– В Сараево, столице Боснии, двадцать восьмого июня тысяча девятьсот четырнадцатого года был убит…
Я закрыла за собой дверь, и его голос за спиной зазвучал глуше:
– …эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австрийского престола.
Любая война начинается с чьей-то смерти.
В жизни мы первым делом учимся общаться. И со временем так или иначе делаем это все лучше. Однако, как ни странно, чем старше мы становимся, тем больше сложностей возникает в этом, казалось бы, нехитром деле. То мы никак не можем подобрать слова, или у нас что-то вылетает из головы. То мы и рта раскрыть не можем от смущения, потому что ситуация непростая. Чем шире становится наш словарный запас, тем сложнее им правильно пользоваться.
О каких-то вещах мы просто не можем молчать, а о других не хотим даже слышать. Что-то мы храним в секрете, а что-то выкладываем начистоту, будто читаем приговор. Точно можно сказать лишь одно: есть вещи, которые говорят сами за себя.
Пока вы обсуждали, как изменился мир в начале прошлого века, я вытащила из комода чулки. Пока в нашей стране распространялся фашизм, я натянула юбку достаточно приличной длины. Когда Луче спросила, как можно было всецело
довериться одному-единственному человеку, я застегнула ремень на талии на предпоследнюю дырочку; пока я наносила духи в ложбинку на шее и на виски, преступная идеология успела попрать закон и утопить Европу в крови. Я накрасила губы, надела белую прозрачную блузку, а вы все рассуждали о мире, который существует теперь только в книгах.
Я подошла к вашей комнате, чтобы попрощаться, но ваш дружный заливистый смех заслонил вас от меня подобно каменной стене. Несколько метров по коридору я прошагала задом наперед на высоких каблуках, рискуя рухнуть навзничь, после чего выскочила вон, будто спасаясь от пожара, захлопнув входную дверь за спиной. Какое-то время неподвижно стояла на лестничной площадке, дожидаясь, когда что-то внутри меня сработает и заставит меня спуститься по лестнице, сесть в машину и поехать на встречу с незнакомцем, пока мои муж и дочь дописывают доклад по истории.
Прости меня, Луче – я знаю, что это неправильно, знаю, что должно быть по-другому.
Я спустилась вниз по лестнице, дошла до входной двери и улыбнулась соседям, мирно ждавшим лифта.
В машине я немного помедлила, прежде чем завести мотор. Сжимая ключи в руках, я окинула взглядом окно комнаты Луче, третье справа на шестом этаже, и представила себе, как они следят за мной, спрятавшись за занавесками, хотя точно знала, что ни тот ни другая даже не заметили моего отсутствия.
Какие раны больше болят: кровоточащие и пульсирующие, заставляющие вас скрипеть зубами, или же старые, давно затянувшиеся, которые обычно расчесывают, впадая в задумчивость? Должны ли старые раны учить нас чему-то, напоминать о давно пережитом, о том, чего нам стоит избегать в будущем?
