Необычайный успех Фореста, как это всегда бывает, резко изменил отношение к нему родственников. Раньше в доме доктора боялись произносить имя неудачника-шурина, но после того как он разбогател, родство с ним стало лестным, и Стефаны с гордостью говорили о своем «брате-миллионере», живущем по ту сторону океана.
Известие о приезде осиротевшей племянницы было встречено ими с большим удовольствием. Если бы Джен была бедной девушкой, родственники не менее радушно распахнули бы перед ней двери своего дома, но к богатой наследнице, обладательнице миллионов, они отнеслись не только сердечно, но и с большим почтением. Последнего больше всего и желала мисс Форест. С первой же минуты после своего приезда она настолько решительно стала отстаивать свою независимость, так самостоятельно действовала во всех больших и малых делах, что Стефаны не решались подойти к ней ни с советом, ни с участием, чувствуя, что они для нее чужие. Дядя и тетка простили бы племяннице дурное расположение духа и даже любой промах, если бы видели с ее стороны хоть тень какого-то чувства. Воспитанная в вызывающей роскоши дочь американского миллионера ни единым словом не выражала своего недовольства порядками в доме Стефанов, но с сострадательным презрением относилась к буржуазной обстановке и мещанскому образу жизни родственников. Это глубоко оскорбляло доктора и его жену, которые с первого же дня совместной жизни с Джен решили, что молодая девушка — самое высокомерное и бессердечное существо в мире.
Это мнение было не вполне справедливо; во всяком случае, гордость Джен проистекала не из сознания своего богатства и связанных с ним преимуществ. Она чуждалась общества дяди и его знакомых потому, что считала их кругозор слишком для себя узким. Молодая девушка в Америке привыкла к свободе и уважению личности. Поэтому принятое в Германии деление людей на кружки, многочисленные условности, предписывающие мужчинам и женщинам различные правила поведения, вызывали с ее стороны насмешку. Джен могла свободно рассуждать обо всем на свете, чем повергала в ужас родственников. Особенно они боялись, когда племянница начинала высказывать свои взгляды в присутствии посторонних.
Однако опасения Стефанов были напрасны. Их знакомые видели в мисс Джен прежде всего миллионершу, а затем и американку, а этих двух особенностей было вполне достаточно для того, чтобы ею восхищались. Кроме того, помолвка молодой девушки оставалась для всех тайной, и многие почтенные семьи с радостью бы породнились с богатой наследницей. За Джен ухаживали, говорили ей комплименты, что для мисс Форест было совсем не ново. Молодые люди с восторгом отзывались о ее строгих правильных чертах лица и прекрасных темных глазах. Даже то, что она была совсем не похожа на голубоглазых белокурых немок, рассматривалось как большое ее преимущество. Все молодые люди поклонялись этой чужеземной звезде, этому блестящему метеору, появившемуся на их небосклоне; каждый из них добивался ее улыбки как особой милости, каждый в глубине души надеялся покорить сердце красавицы. Однако все ухаживания оказывались бесполезными. Никому из кавалеров не удалось ни на минуту возмутить ледяное спокойствие мисс Джен. Многие тем не менее не теряли надежды, объясняя себе ее равнодушие к их достоинствам естественной печалью дочери, потерявшей отца.
У доктора Стефана был очень красивый дом в лучшей части города. На нижнем этаже жил он со своей семьей, а верхний сдавал профессору Фернову, который три года назад был приглашен в местный университет и, поселившись у Стефана, с тех пор не менял квартиру. Многие серьезные труды Фернова принесли ему известность в научном мире, благодаря чему он и получил назначение в местный университет. Первые же его лекции имели большой успех и привлекли к нему внимание всей городской интеллигенции. Молодого ученого засыпали приглашениями, от желающих с ним познакомиться не было отбоя, но Фернов избегал приемов и визитов, проводя все время, свободное от университетских занятий, за письменным столом и довольствуясь обществом преданного ему Фридриха.
Сначала такую замкнутость объясняли какими-то таинственными причинами, пока наконец товарищи Фернова не убедились, что он совершенно безобидный и простой человек, страстно влюбленный в науку. Многие профессора, которым приходилось часто встречаться с Ферновом в университете, с искренним восхищением отзывались о его необыкновенной учености и не менее поразительной скромности. Мало-помалу профессора Фернова оставили в покое, хотя коллеги очень его полюбили и с уважением произносили его имя; он никому не мешал, и у него не было завистников, так как все знали, что ученый равнодушен к карьере и никому не станет поперек дороги. Студенты очень уважали профессора Фернова и его лекции посещали охотнее, чем все другие. В обществе он почти не показывался и жил настоящим отшельником.
Доктору Стефану тоже не приходилось жаловаться на своего жильца. Он не доставлял ему ни малейшего беспокойства, очень аккуратно вносил квартирную плату и при встречах вежливо кланялся, не пускаясь ни в какие разговоры. Доктор был единственным человеком, бывавшим иногда в квартире профессора, так как Фернов отличался слабым здоровьем и довольно часто вынужден был прибегать к медицинской помощи. Жена доктора с удовольствием позаботилась бы о домашнем уюте одинокого профессора, но ей не удавалось к нему проникнуть, и добродушная женщина ограничилась тем, что командовала его слугой Фридрихом, внушая ему, как он должен ухаживать за своим хозяином.
Фридрих не отличался ни большим умом, ни выдающимися способностями, но природа, отказав ему в духовных преимуществах, щедро одарила его телесными достоинствами. При своем богатырском росте он был крепкого здоровья и очень силен. Недостаток сообразительности искупался необыкновенной добротой, услужливостью и трогательной привязанностью к Фернову. В противоположность своему господину, Фридрих был очень общителен и в свободное время, которого у него было предостаточно, искал общества людей и старался всем услужить. Постоянно помогая докторше по хозяйству и доктору в садовых работах, он постепенно стал для них необходимым человеком, без помощи которого они уже не могли обойтись. Фридрих принимал самое деятельное участие в подготовке к приему американской родственницы и никак не мог забыть обиду, которую она ему нанесла. Со дня приезда Джен он избегал встреч с ней, сердясь на нее и в то же время робея.
Жаркий июнь подходил к концу. В квартире профессора Фернова было тихо, как в церкви, когда там нет службы. Во всех комнатах стояли большие книжные шкафы, заполненные книгами, брошюрами и рукописями. В своем кабинете, отличавшемся от других комнат только тем, что здесь было еще больше книг, сидел за письменным столом профессор. Перед ним лежали бумаги и перо, но он не работал. Откинув голову на спинку кресла, сложив руки, он неподвижно смотрел вверх. То ли из-за спущенной зеленой шторы, то ли по другой причине лицо Фернова казалось еще бледнее обычного; в его позе угадывалась бесконечная усталость. Утомленные глаза приняли мечтательное выражение, придававшее ему вид скорее поэта, чем ученого.
Дверь тихо отворилась, и Фернов вздрогнул от неожиданности, как это часто бывает с очень нервными людьми. На пороге показался доктор Стефан, а за ним выглядывало озабоченное лицо Фридриха.
