Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
Что касается того дела, которое беспокоит Лилю и угрожает Миронову, – пусть не беспокоятся. С этим она разберется сама. Она здесь тоже не последний человек. Она строила этот завод, жила в землянке, дышала газами и ядами производства, работала на оборону, голодала и холодала во время войны. Когда надо было сутками долбить мерзлую землю, она брала лом и долбила. Она не знала тогда, что такое газгольдер, компрессор, этилен или пропилен. Она знала нечто большее и значительное – она строила новую жизнь.
К двум часам Фаина выровняла процесс в колонне. Сменщик расписался – режим нормальный.
В душевой и раздевалке царило оживление, естественное для женщин, благополучно отработавших смену у своих грозных аппаратов. Теперь они свободны сутки, а некоторые и двое суток. Переодеваясь у шкафов, они громко разговаривали, шутили, смеялись. Химический запах спецовки мешался с запахом чистой воды, туалетного мыла, дешевого одеколона.
Совсем молодые девки! Химия – производство молодежное. Аппаратчик должен иметь образование не менее десятилетки или ремесленного училища. Аппаратчиками работают первые два года и молодые инженеры. Фаина самая старшая. Впрочем, здесь не делят на молодых и старых. Суконная куртка и противогаз уравнивают всех.
Фаина озабоченно вглядывалась в маленькое зеркало, висевшее на двери ее шкафа. Хотя шла она к Ангелюку, а все равно – заводоуправление. Она еще ничего баба, кожа гладкая, глаза блестят, блестят еще глаза-то. Брови черные, в волосах ни сединки.
Фаина повязала косынку так, чтобы был виден пробор. Подбиралась, подтягивалась. Такая, подобранная и самоуверенная, прошла она через шумный вестибюль заводоуправления, медленно поднялась по широкой лестнице. В руках у нее был плоский пакет, завернутый в газету и перевязанный ниткой. По коридору проходили девушки с бумагами, служащие; возле отдела снабжения толкались командировочные, у отдела найма – рабочие и курсанты. Фаина здоровалась, с кем была знакома, иногда останавливалась, с ней разговаривали почтительно. Она была старая кадровая работница, заслужившая право до всего иметь дело.
И, разговаривая с Ангелюком, Фаина понимала, что в этом праве до всего иметь дело заключается ее сила. Она уселась плотно и основательно, как усаживаются в мягких креслах непривычные к ним простые полные женщины. С грубоватой фамильярностью спросила:
– Слушай, Матвей Кузьмич, что за заваруха с Колчиным? Будь друг, расскажи, пожалуйста.
– Тебе какая забота? – ответил Ангелюк, стараясь говорить дружелюбно. Понимал, кто перед ним сидит.
– Так ведь Лильку мою вызывал.
– Не знаю, зачем вызывал. У покойника надо спросить, зачем вызывал.
– Теперь Миронова тянут.
– «Миронова тянут»... Кто тебе сказал?
– Сказали люди.
– Люди ей сказали! Баба тебе на базаре сказала Мало чего люди говорят! Говорят, будто твоя Лилька чересчур часто в гостиницу ходит.
Проницательный взгляд Фаины показал, что она оценила значение этой осведомленности. Пытаясь исправить свой промах, Ангелюк ворчливо, но примирительно добавил:
– Мне все равно, куда она ходит. Привожу как пример.
Фаина не спускала с него проницательного взгляда.
– Чего хотят от Миронова?
– А я при чем? – возразил Ангелюк. – Не я это дело разбираю.
– Знала я Колчина, – вздохнула Фаина, – да и ты его знал. Сколько нас осталось – старых работников? Мы с тобой да еще несколько человек. Колчин тоже с первых лет. И вот смотри – руки на себя наложил. Суждена, видно, ему такая смерть. Кому сгореть, тот не утонет... Значит, жизнь не мила, значит, жизнь надоела.
– Товарищ Абросимова, какие у вас ко мне вопросы?
Фаина повернулась в широком, низком и неудобном для нее кресле, развернула пакет. В нем оказалась старая групповая фотография, наклеенная на толстый картон, обтрепанный по краям. Большая группа людей была сфотографирована перед бараком заводоуправления. Первый ряд на земле, второй – на стульях, за ними возвышались еще несколько рядов. В центре сидел начальник строительства Кузнецов. И Фаина стоит сбоку. Вот она стоит, молодая, в косынке, надвинутой до самых бровей.
– Такая находка неожиданная. Припрятала я ее тогда. А тут сундук разбирала – лежит на самом дне. Какие мы с тобой молодые, я девчонка, ты мальчишка – помню, в вахтерах, потом в табельщиках ходил. Вот Колчин, видишь, – она водила пальцем по фотографии, – Меркулов – главный инженер, это вот секретарша Марья Дмитриевна. Загородный – начальник корпуса. Всех знала, все знакомые, да не осталось никого, всех разметало.
Она расстраивалась оттого, что говорила. Эти стертые лица, френчи, толстовки, косоворотки, короткие женские прически возникали из глубины времени – оно ушло, это время, промчалось, как один долгий день. И вот наступил вечер, и жить осталось меньше того, что прожито.
– Не вернешь того, что было, – растроганно говорила Фаина, – ни хорошего, ни плохого. Как в песне поется: «Эх, кабы жизнь начать сначала». Не возвращается время.
Она с надеждой смотрела на Ангелюка. Все бы простила ему, если бы увидела, что и ему щемит сердце. Такое было время... Ведь он, Ангелюк, все знает, встал бы и сказал, правду бы сказал, успокоил бы свою совесть и человека бы выручил.
Но Ангелюк, усмехаясь, сказал:
– Устроим вечер воспоминаний? Только время у меня рабочее. Некогда мне слюни распускать.
Она скосила на него узкие, черные, горячие глаза, потянула к себе фотографию.
– Бери, бери, полюбуйся, какая ты кралечка была, порадуйся.
Она завернула фотографию в газету.
– Уж какая была...
– Ничего была, веселая... Веселая была, время не теряла.
– Як тебе как к человеку, а ты? Как был сукин сын, так и остался.
– Кто вам позволил так разговаривать, товарищ Абросимова?
Опираясь на ручки кресла, Фаина тяжело поднялась, оправила платье.
– Я тебе не товарищ! Дуролом ты!
– Что?! Вы что?! Да за это...
– Что «за это»?! – передразнила она с вызовом, со скандальной бесцеремонностью женщины из барака. – Что ты мне сделаешь! «Вы что», «вы кто»... Рабочий класс – вот я кто! Запомни! Ты!
В начале тридцатых годов Ангелюк отпирал и запирал табельную доску в проходной завода. У него был четкий писарский почерк человека, мысль которого не опережает букву, которую он выводит. Его перевели в отдел кадров и назначили инспектором по учету инженерно-технического состава.
Сутками просиживал Ангелюк над личными делами, сличал бумаги, выискивал неточности, неясности, несоответствия, аккуратно разглаживал потрепанные, а кое-где и порванные сгибы. За подчистки положена уголовная ответственность; вот и сгибают, будто само собой стерлось, Ангелюк хорошо знал эти коварные приемы. Человек со всеми потрохами был у него в скоросшивателе. Ходит такой субчик в отутюженном костюме, в коричневых полуботинках. А шевельнет Ангелюк пальцем – и нет ни человека, ни его одеколона, ни коричневых полуботинок, мать их через семь гробов...
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
