Это было как раз то, на что она надеялась в глубине души. Она заставила себя поверить в это.
— Завтра в одиннадцать, — повторил Грэгори.
— Да.
Она проснулась посреди ночи в холодном поту, ее била дрожь. В окна спальни проникал серебристый лунный свет. Ночной ветерок шевелил бледно-розовые занавески. Кошмарный сон постепенно уходил от нее, сердце начинало успокаиваться.
Теперь пожар снился Луизе все реже, раз в несколько месяцев. Но сегодня ужасное сновидение было необыкновенно живым — словно наказание за покой последнего времени. Ей исполнилось девятнадцать, когда она проснулась в ту трагическую ночь посреди дыма, огня и криков о помощи. Стена пламени отделила ее от родителей. Она не могла не вспоминать об этом. И всегда приходила к одному и тому же выводу: в ту ночь она поступила единственно возможным образом. Откуда-то издалека до нее доносились истошные звуки сирен пожарных машин. Она выбралась из своей спальни на балкон из кованого железа, который соединял ее комнату со спальней родителей. Выли сирены, — было жарко и страшно. Она попыталась вытащить мать через окно, а затем отца… Боже мой, ее отец…
Луиза зажмурилась, стараясь прогнать воспоминания. Внизу дедушкины часы пробили три. Луиза перевернула подушку и расправила смятые простыни.
Тогда она пришла в себя в больничной палате. Боль была нестерпима: горе по поводу гибели родителей и саднящие раны от ожогов терзали ее. Она никогда не придавала значения тому, что ожоги оставили на ее теле безобразные следы. Кому какое до этого дело? Жизнь полна страданий, но у нее был дом, и нужны были силы, чтобы бороться за него, нужно было работать, платить по счетам. Кредиторы ждали, понимая ее бедственное положение. Она знала этих людей всю жизнь, а они знали ее.
И Гилберта она знала всю жизнь. Он помогал ей красить стены пострадавшего от пожара дома. Он часами мог просиживать на скрипящих досках крыльца и слушать, как она рассказывала ему про жемчуг. Луиза не раз устраивала пикники на берегу реки. Она чувствовала, что отчаянно нуждается в его обществе — или в любом другом, — потому что ее терзало чувство одиночества.
Разумеется, она стеснялась своих шрамов, но в свои двадцать лет наивно считала, что настоящий человек не станет придавать этому значения. Гилберту было известно, что она получила ожоги на пожаре. Луиза ему верила, ибо казалось, что внешняя красота не была для него главным. Она пыталась проверить его чувства. Их подтверждали воспоминания о страстных поцелуях в ночной темноте. После них, уже войдя в дом, она прислонялась спиной к двери, поскольку ноги отказывались держать ее. Их поцелуи имели вкус лимонада, чая, приятной утренней свежести и пряного аромата предвечерних часов. Луиза вовсю насладилась поцелуями Гилберта, прежде чем решилась на близость с ним. Его объятия становились все настойчивее, одежда казалась ненужным препятствием.
Она готова была распрощаться со своей девственностью. Ей, так же как и ему, хотелось отдаться наконец этой страсти, венчавшей их любовь. Но в ту ночь, когда все это должно было случиться, ничего не произошло. Луизе запомнилось выражение лица Гилберта, когда он снял с нее блузку.
Он пытался. Но не мог себя заставить дотронуться до нее. Он боялся даже смотреть на Луизу после испытанного им шока. Гилберт длинно, в осторожных выражениях говорил о том, что привыкнет к этому. Пусть она не сомневается в том, что он ее любит, что эта его реакция на ее шрамы вызвана неожиданностью увиденного.
Луизе не хотелось, чтобы кто-нибудь еще испытал подобный шок. Она порвала с Гилбертом. Сейчас он уже давно женат, у него сын, ожидается новое прибавление семейства. У его жены, конечно же, не было физических недостатков. Луиза больше о нем не вспоминала. Что же до шрамов, то днем они были скрыты под шелком блузки. А Луиза решила для себя, что совершенство нужно искать не в любви, а в чем-то другом.
Жемчужины, которые имели изъяны, шли в отвал, — они никому не требовались. Луиза черпала силу из красоты жемчуга, из совершенства и порядка своего дела, из собственной гордости. Она не желала быть жемчужиной, отринутой всеми.
В долгие ночные часы она снова видела перед собой темные глаза Грэга и его сдержанную чувственную улыбку, адресованную ей. Желать так легко, подумалось ей мимоходом.
А она желала — отчаянно и самозабвенно. Ощущение это было острым и непреодолимым, оно сжигало ее изнутри. Но желала она не мужчину. Ей нужны были его жемчужины.
Только его жемчужины.
2
Грэгори повернул ключ в замке зажигания, и мотор «мерседеса», взятого напрокат, заглох. Он прибыл немного раньше времени: на его часах было без пятнадцати одиннадцать. Золотой браслет с часами сверкнул и исчез под рукавом свитера. Грэг вышел из машины.
С правой стороны дороги шли густые заросли. Слева раскинулись владения Луизы. На границе ее территории росли старые дубы с побелевшими от времени стволами, темные хвойные деревья, а также несколько высоких смоковниц. Ночь была душная, безветренная — в тишине не было слышно никаких посторонних звуков. Грэгори облокотился о машину и стал ждать. На нем были болотные сапоги с отворотами, темные джинсы и черный свитер. Он выбрал такой наряд, подумав не без юмора, что он как раз сгодился бы для какого-нибудь вора.
Внезапно зашуршала листва, и Грэг невольно напрягся. В течение нескольких секунд в темноте ничего нельзя было разглядеть. Просто казалось, что что-то движется, а также что пахнет какими-то необыкновенными духами… Постепенно в сотне шагов он заметил чей-то приближающийся силуэт.
Когда фигура вышла из тени, Грэг узнал Луизу. У нее была другая прическа: волосы тщательно зачесаны кверху. Все это сооружение сияло в лунном свете. На поясе у нее поблескивала серебряная пряжка. Походка неподражаемо женская. Грэг заметил, как упруго вздымалась у нее грудь. Лицо Луизы белело, словно цветок магнолии. Кожа казалась нежнее жемчуга. А глаза — они чудно сияли в полутьме, что с точки зрения мужчины было совершенно необъяснимо.
Грэгори ждал, не сходя с места. Под впечатлением встречи с Луизой сны его прошлой ночью были откровенно эротическими. Он проснулся весь издерганный и неотдохнувший, а это редко с ним случалось. И это из-за нее.
Жизненный опыт научил Грэга быть осторожным в отношениях с женщинами. Память поколений подсказывала ему, что в жизни вообще нужно вести себя осторожно. По виду его принимали за американца, однако Грэг никогда не забывал, что был наполовину японцем. Мать его была американкой, но она умерла, когда Грэг был еще ребенком. Подростком он жил с отцом в Японии. К тому времени, когда пришла зрелость, Грэг постиг нелегкое искусство балансирования на туго натянутом канате, соединяющем различные культуры. Он сполна испытал, что значит быть нужным и в то же время осознавать, что тебе до конца не доверяют… Ты нужен, но остаешься чужаком. И потому он раз и навсегда решил, что не свяжет ни с кем свою судьбу.
Грэгори занялся импортом товаров после окончания университета. Тогда большим спросом пользовался нефрит из Камбоджи. Человек, готовый рисковать здоровьем и жизнью ради быстрого обогащения, мог быстро обзавестись целым состоянием. Грэг к двадцати шести годам сколотил себе такое состояние. И именно тогда ему открылась одна очевидная истина, которая справедлива для всех континентов и культур: если человек достаточно богат, он может быть независимым.
