– Мне очень нравятся такие совмещенные кухни-столовые, – говорит она. – Можно готовить и одновременно принимать участие в общем разговоре.
– Похоже, кофе только молотый, – отвечает он, наливая в чайник воду.
Прекрасно, говорит она. И думает, как легко навести здесь уют: сшить для подушек чехлы в одной гамме, снять безвкусные, аляповатые занавески и поменять их на что-нибудь простое, одноцветное и пропускающее свет. Ну и плакат этот чудовищный убрать.
Полка над окном уставлена книгами. Вибеке наклоняет голову и читает названия. Таких авторов она не знает. Все мужчины.
Она рассматривает его. И вдруг черты лица проступают яснее и четче. Лицо склонного к рефлексии человека, думает она. Классический тип. Он пробуждает в ней солнечные видения: они на бескрайнем пляже, зима, они одни, она тихо бежит краем прибоя, он смотрит на нее, он видит ее насквозь, он мудрый, теплый.
Он вставляет вилку в розетку над крохотным кухонным столом, включает чайник. Распахивает шкафчик, достает две кружки, они звякают друг о дружку, когда он ставит их на стол.
Он по-настоящему красив, думает Вибеке.
Юну снится, что они с Вибеке идут домой. Заходят в огромный двор блочного дома, того, где жили прежде. Только нападал снег, белый покров высветляет темный колодец двора. Они идут к самому дальнему подъезду. Вибеке шагает как ни в чем не бывало, будто не замечая, что все звуки смолкли. Все почтовые ящики в подъезде раскурочены. Словно дом необитаем, никто в нем не живет и почту не получает. Вибеке преспокойно отпирает замок, ее ничто не смущает. Весь ряд ящиков заваливается вперед с неприятным клацаньем. Все происходит в тягучем темпе. Юн слышит шаги спускающегося по лестнице человека. Он был уверен, что в доме ни души, но теперь кто-то идет к ним. Они ждут, замерев. Это сосед снизу, он говорит, что наверху солдаты. Прошептав это, он крадучись ускользает к себе. Они идут наверх, молча, очень медленно, но не сбивая шага и не таясь. Дверь в квартиру открыта. Они заходят. Там темно. На кухне сидит человек в форме и ест. Это его, Юна, отец. Светит лампочка, она висит прямо над столом, точно над едоком. Он поглощает жирный сыр, ветчину ломтями. Вокруг стоят и сидят все-все соседи. Масло. Белые булки. Он отрубает толстенные куски сыра. Это их последняя еда. Они экономили ее, жили впроголодь. Поверх сыра он накладывает несколько шматков ветчины. Он ест, они таращатся. Ничего не говорят. Мужчина продолжает обжираться и, не прекращая есть, с набитым ртом рассказывает мучительные истории из своей жизни и рыдает над ними.
Юн просыпается с пересохшим горлом. В комнате горит свет. Он садится. На соседней кровати лежит девочка. Тоже, видно, сморило, думает Юн. Он делает шаг в ее сторону и замирает подле кровати. Смотрит. Она завернулась в покрывало и правой рукой стиснула его под подбородком. Он трогает девочку. Рука. Лицо гладкое и горячее. Волосы почти такие белесые, как у него. На лбу они вспотели и завились колечками. Что-то щелкает или тикает, Юн оглядывается. Это проигрыватель, он работает, а пленка кончилась. Юн нажимает на «стоп». Стены в комнате нежно-оранжевого цвета. Над ее кроватью плакат. Мощные лиственные деревья, между которыми вьется, теряясь вдали, тропка. В изголовье висит распятие, а рядом с занавеской гвоздь, на который нанизаны украшения, ему видно маленькое сердечко из серого камня на шнурке. Кровать обклеена картинками. На полу валяются комиксы. Юн нагибается и перебирает обложки, находит несколько, которых еще не видел. Усаживается на полу и принимается рассматривать их, пока она спит.
Вибеке сжимает кружку обеими руками, точно отогревая их, хотя кружка пуста. Смотритель аттракционов принимает душ. Имени его она не знает. Надо не забыть спросить, думает она. Что-то в нем есть чужое, иностранное. Нос какой-то. Может, он еврей. Но говорит без акцента.
Чайник закипает, и она встает заварить кофе. В стакане у мойки стоит несколько ложек, она берет одну отмерить порошок, а почувствовав в руке холодный черенок, вдруг думает: что-то слишком в вагончике чисто и прибрано. К шкафчику над мойкой двусторонним скотчем прилеплен снимок: какие-то люди, сбившиеся в кучку за накрытым столом. Всем пририсованы, судя по всему, шариковой ручкой, усы.
– Мое семейство, – говорит он у нее за спиной.
Он чуть отдернул занавеску в глубине вагончика и стоит, вытирая волосы полотенцем.
– Прошлое Рождество. Сестра моя обожает фотографировать нас всех вместе, автоспуском, а потом рассылать фотки. Говорит, это дает ей ощущение, что мы – семья.
Вибеке находит его на фотографии, в заднем ряду, слева, возле бородача в возрасте. Он коротко острижен и кажется моложе. Интересно, а как сестра умудряется посылать ему фотографии, когда он постоянно кочует, задумывается вдруг Вибеке. Наверняка у них есть маршрутный лист: где и когда они работают. Хотя если где-то народ валом повалит, они, конечно, задержатся, и прощай, график.
– Кофе что-то крепковато заварился, – говорит она, усаживаясь.
– Отлич-чно, – тянет он, зачесывая гребнем мокрые волосы назад и не сводя с нее глаз.
Он устраивается на диванчике по другую сторону стола и склоняется над кружкой с кофе, чуть не носом в нее влезает. Да-а. Потом растекается в улыбке, откидывается на подушки у стены и смотрит на нее, просто смотрит с улыбкой, точно не ждет ничего большего. Господи, до чего здорово вот просто так быть вместе, звенит у нее в голове. Ей кажется, интуиция подсказывает ей, что она раскусила его: чего ему не хватает, чего неймется.
– Вот это, я понимаю, свобода: ездить с места на место, встречать новых людей. Не обрастать ненужными вещами, – произносит она.
– Где розы, там и шипы, – откликается он.
Голос теплый. Она чувствует на себе его взгляд, сильный настолько, что ее отрывает от земли и она тихо парит.
– Розы опасны, – выговаривает Вибеке. Она почти шепчет.
Он снова раздвигает губы в улыбке. Такой мужик по мне, думает она. И чувствует, физически, телом, что это правда. А тело не врет.
Из окна у нее за спиной сквозит. От водных процедур вагончик отсырел, наверняка окна за шторами запотели. Ей дует в шею и лопатки, она втягивает голову в плечи, прижимает согнутые локти к бокам, губы дрожат. Бр-р-р. Он говорит, что где-то у него был свитер. Она думает: ага, ловит сигнал. И заливается хохотом. Он наклоняется и начинает копаться в ящике под диванчиком, на котором она сидит.
– Долго холода держатся, – говорит она. А хотелось бы ей сказать нечто, что бы их сблизило, подтолкнуло к откровенности.
Он вытаскивает шерстяное одеяло.
– Вот, держи. – С этими словами он поднимается, чтобы передать ей одеяло над столом.
Потолок в вагончике низкий. Одеяло зацепляет чашку и опрокидывает. Он чертыхается. Голос звучит грубо. Кофе разливается по столу, стекает на пол. Она замечает, что у корней волосы у него мокрые.
Юн досматривает последний комикс и встает. Ему надо в туалет. Он снова бросает взгляд на девочку. Она все спит. Он видит белую пленку в растворе век. Пора бы ей проснуться, думает он. Стоит, терпеливо ждет. Она спит себе как спала. Ему приходит в голову, что у нее особенные глаза, раз они во сне подергиваются белой пленочкой. Ему не терпится разбудить ее и рассказать об этом. Но тут она широко распахивает глаза и смотрит на него.
