На дне лежали длинные плоские футляры бордового бархата. Их я вынула с почтительностью и расставила перед собой ровной линией “по старшинству” – от крохотного до самого большого. Налюбовавшись, принялась открывать крышки, одну за другой. Отборные бриллианты, рубины, сапфиры, редкостные темные изумруды, словно им наскучило сидеть в темноте, тут же загорались живыми острыми лучами.
– Чудесно выглядишь, мама, – ласково шепнула я переливам света и перекинула через запястье пару браслетов. – Давно мы с тобой не виделись. Похоже, с тех пор я порядком располнела. Что, очень заметно? И как ты к этому относишься? Папа рассказывал, ты ни разу и грамма не прибавила. Конечно, пока не стала носить меня.
За дверью что-то скрипнуло. Осторожные шажки. Бедная миссис Уиттикер никак не могла взять в толк, с кем это я беседую, одна в пустом закутке.
– “Пусть сегодня в сердце тоска, завтра я тосковать не хочу...” – громко пропела я строчку из блюза американских каторжан, и больничные тапочки на резиновом ходу осторожно удалились. – Помню, что обещала подарить кое-что из твоего наследства Рикки на шестнадцатилетие. Кольцо или, может, браслет. Знаешь, не смогла. Не решилась. Она ведь еще совсем ребенок! Пожалуй, лучше на восемнадцать лет. Нынешние девушки не разгуливают в настоящих драгоценностях. А может, на совершеннолетие, в двадцать один год. Или когда родит первенца...
Именно на этой реплике я неизменно заливалась слезами. Вот и сейчас уже плакала. В кармане жакета на такой случай был заготовлен олаток.
– Можешь мной гордиться. Я бросила курить. Веришь? Такой вот последний долг Саре-Джейн. Понимаешь, никто ведь не горюет о ней, я одна. Похоже, всем и дела нет, что она умерла. Я не могла просто сидеть сложа руки, не могла! А там, глядишь, и проживу на пару лет дольше. Хотя, знаешь... – я шумно высморкалась, – вся эта дурацкая жизнь без Сары-Джейн и сигарет не стоит ни гроша. – Я бережно уложила браслеты в атласные гнезда. – Честное слово, Рикки получит свое, когда дозреет. Когда сама дозрею... А вообще все просто замечательно, – бодро бормотала я, аккуратно укладывая футляры на дно стального ящика. – В школе сегодня вечером спектакль, “Стеклянный зверинец”[1].Рикки играет Аманду. К тому же она вот-вот сдаст на права. Фрэнклин не допускает дочь до своей машины, а мне ничего не стоит поднатаскать Рикки. Я была отличным инструктором, пока не бросила курить. Теперь вот, правда... ерзаю, то и дело давлю на несуществующий тормоз и подскакиваю, едва Рикки резко крутанет руль. Она жалуется, будто я нервирую ее. В последний раз перед выездом я опрокинула порцию виски, и, представь, дочка осталась довольна. Говорит, так я куда спокойнее. Надо проверить. Да, знаешь, я так и не рассталась с журналистикой – все тяну еженедельную колонку в той же газете “Глоб”. Не зря отец шутил, что передал мне по наследству типографскую краску вместо крови.
Я защелкнула крышку ящика и порывисто прижала к себе ледяной металл. Как же не хотелось расставаться с мамой.
– У твоего внука, – продолжала я, – с недавних пор на душе кошки скребут. Его приятели – все сплошь жесткие, крутые двенадцатилетки – постановили, что отныне они, пожалуй, могут разговаривать с девчонками. Джейсону жилось куда проще, когда девчонки были одним большим Врагом. Несчастный ребенок опасается, как бы за разговорами не последовали поцелуи. Мне просто не хватает духу открыть ему глаза, что случается послепоцелуев. А избирательная кампания Фрэнклина набирает обороты, и скоро я закручусь как белка в колесе. Придется помогать ему днем и ночью. Вообще-то мне только на пользу пойдет чем-нибудь заняться. С тех пор как похоронила Сару-Джейн и бросила курить, живу как в тумане. Двух слов толком связать не в силах. Ну, кажется, сколько лет уже работаю в газете – так неужели трудно раз в неделю накропать сотню-другую вшивых слов? Верно, нетрудно. А вот нормальные слова – с этим у меня нелады.
Слезы градом катились на крышку ящика, и я задумчиво размазывала их пальцем, выводя на металле мокрые узоры.
– Знаешь, я вроде начинаю понимать, что пережил отец после твоей смерти. Ощущение, будто со всего маху налетела на мель. Или болтаюсь бревном на воде, и несет меня по течению неведомо куда... Мне одиноко, мама... Мне отчаянно одиноко. А время ни черта не лечит. И я просто не представляю, как мне жить дальше...
* * *
– Простите, где занятия группы “Заслон лишнему весу”?
– Это высобрались худеть? – Необъятная толстуха, высившаяся над конторкой, выглядела словно туша жертвенной коровы на алтаре. Она самозабвенно раскрашивала ногти в малиновый цвет и оторвалась от этого занятия только для того, чтобы недоверчиво осмотреть меня с головы до ног.
На столешнице, возле ее локтя, в открытой коробке лежали аппетитные пончики.
– Не подскажете, где это? (А может, и пончиком поделишься? Хоть куснуть бы...)
– По коридору налево, – равнодушно буркнула она и замахала рукой, чтобы лак скорее просох. Точно отгоняла меня, как муху. – И вниз по лестнице!
В конце коридора я уперлась в колышущуюся стену из мощных женских спин и крупнокалиберных задниц. Все это подобие слоновьего стада размеренно двигалось в нужном мне направлении. Ну и картина – толстухи идут на пикник.
Вот они усядутся под деревом, расстелят крахмальные салфетки и вывалят из корзин горы снеди: сливочно-нежный утиный паштет с фисташковой корочкой, хрустящий французский батон, большой круг жирного острого сыра, бутыль легкого вина, грозди сладкого, как сахар, винограда...
Еда. В последнее время я только о ней и думала – кроме разве что тех минут, когда мечтала о сигарете. Если двадцать пять лет высмаливать по три пачки в день, а потом внезапно бросить, поневоле полезешь на стену.
Стадо слоних томительно долго спускалось по лестнице. Нога за ногу плелась за ними и я, вслушиваясь в болтовню и пытаясь уловить настроение подруг по несчастью. Что, черт возьми, они испытывают, идя на собрание? Волнение? Тоску? Душевный подъем? Отчаяние? К сожалению, никто не мог объяснить мне это. Да что с вами, дорогие мои? Подскажите, чего мне ждать от пикника? Надо ли прикупить крахмальную салфетку и влиться в ваши мощные ряды или лучше смыться отсюда по-тихому – к своему кухонному дивану, коробке конфет и занимательному чтиву?
Увы, я понапрасну вострила уши. Слонихи лишь перебрасывались ничего не значащими фразами и вяло переставляли ноги. Процессия неспешно, словно сытая змея, вилась по узкому лестничному пролету куда-то вниз.
– Чувствую себя Орфеем на пути в ад, – не утерпев, шепнула я ближайшей даме. Та с опаской оглянулась и вежливо растянула губы в жалкой улыбке.
Да ладно, милочка, шутка, может, и глупая, но не настолько же! Где же ты, Сара-Джейн?
–Забавно... – послышался вдруг роскошный голос, певучий и звучный. Я обернулась и едва не свалилась с лестницы – от изумления. Передо мной была поистине женщина-гора. Она едва протискивалась через проход, где легко разошлись бы двое встречных. От щек до щиколоток ее драпировала безбрежная развевающаяся хламида в “огурцах”, и я едва отогнала наваждение – вот сейчас ваятель сдернет покровы и передо мной предстанет не одна фигура, а целая скульптурная группа.
