В темноте чувствовался едва различимый запах пыли и… чего-то нехорошего.
Темнота под кроватью студенисто шевельнулась, словно была тающим куском желе. Потом кто-то снова хихикнул.
В тот момент, когда он, сопя от натуги, начал двигать кровать, Ирина обрушила на его затылок тяжелую вазу.
23 апреля, пятница, 7:22
– Эй! Кому говорят! Поднимайся давай!
Голос был странным, казалось, он был везде, сочился отовсюду, словно клейкий туман, пеленая тяжелым покрывалом.
Владимир открыл глаза. Он попытался приподнять голову и едва сдержал стон – боль была такая, словно в его затылок по самые шляпки заколотили несколько «соток».
– Что случилось? – еле ворочая языком, спросил он.
– Много чего, – насмешливо произнес сержант. Грузный, с мясистыми обвислыми щеками и ноздреватым носом, он напоминал стареющего бульдога. – Тебя посетила волшебная фея.
– Фея, – глупо повторил Владимир и попытался дотронуться до затылка. Это было ошибкой, так как боль в затылке вспыхнула с удвоенной силой.
Только сейчас до него стало доходить, что он находится в камере, в простонародье именуемой «обезьянником», и его челюсть медленно опустилась вниз.
Твою налево. Докатился, называется.
– Послушайте, – начал он, но тут же умолк, увидев появившуюся рядом с сержантом Ирину.
– Две минуты, – предупредил он, бряцнув связкой ключей.
Женщина кивнула и шагнула вперед.
– Ира, – тихо проговорил Кузнецов. Его поразило лицо жены – бледное и осунувшееся, словно она не спала несколько суток. Глубоко запавшие глаза излучали невыносимую усталость. – Ира, прости меня.
– Ты помнишь, что ты делал ночью?
Память, как услужливый продавец, мгновенно выдала живописную картину: он с тесаком в руке носится по квартире в поисках девочки, умершей пять лет назад. Ему стало страшно.
(что со мной?!)
В горле запершило, Владимир закашлялся, и это не преминуло отразиться на его многострадальном затылке. Он поморщился.
– Ира… я должен тебе объяснить кое-что. Я был не в себе.
– Это было заметно.
Фраза была произнесена с таким презрением, что он оторопел.
– Это ты меня ударила? – обескураженно спросил он, и Ирина, помедлив, кивнула.
– У тебя был нож в руках. И совершенно безумное лицо. Я боялась за Настю, она очень испугалась. Потом я позвонила родителям. Приехал мой отец, он и вызвал полицию.
– Кто бы сомневался, – буркнул Владимир. Он вцепился в решетку.
– И что дальше, Ира?
– Ничего, – бросила она. – Я не стала писать заявление. Хотя папа уговаривал меня это сделать.
Владимир решил, что с огромным удовольствием съездил бы по физиономии столь «замечательного» тестя.
«Старый мудозвон, – с яростью подумал он. – Все делаешь, чтобы развалить мою семью».
– Девочки-мальчики, время вышло! – гаркнул из окошка «дежурки» обрюзгший сержант.
– Тебя скоро выпустят, – сказала Ирина, делая шаг назад. – Не обижайся на нас. Тебе нужно к врачу, Володя.
– Ира! Мы тогда… – Владимир на секунду запнулся, испугавшись собственных мыслей. – Мы не договорили тогда!
Неожиданно губы Ирины раздвинулись в безжизненной улыбке.
– Успеется, – хмыкнула она.
Кузнецов опешил. Он вновь подумал о том, что, несмотря на прожитые годы, он плохо знает свою жену. Вот и сейчас у нее совершенно чужое, неузнаваемое лицо.
(щупальца, парень)
Мы ждем ребенка.
«Ребенка ли?» – заскрипела по стеклу до боли знакомая вилка.
– Я люблю вас, – прошептал он.
Ирина сделала еще шаг назад, мягко положив свои ухоженные руки на живот.
«Я знаю, – читалось в ее слегка прищуренных глазах. – Все знаю, дорогой».
– Я увезла Настю к родителям, – сказала она на прощанье. – Тебе лучше побыть одному.
Одному?
«А как же день рождения Насти?! – хотелось заорать Владимиру. Он чуть не плакал от досады. – Как же наш праздник, который мы так ждали, чертова сука?!»
(у тебя было безумное лицо)
Он без сил опустился на облезлую скамью, на которой дремал старый бомж.
– Сынок, дай два рубля, – прошамкал дед.
– Что, тоже позвоночник на заводе сломал? – устало спросил Владимир.
– Чего?! – наклонился к нему ближе старик, обдавая вонью давно не мытого тела. – Плохо слышу я, сынок.
– Ничего. Погода сегодня замечательная, – процедил Кузнецов.
Он не заметил, как его кулаки сжались сами собой.
24 апреля, суббота, 22:06
Его выпустили только вечером, и, пока Владимир добирался домой, наступила ночь.
«Она даже не спросила, как я себя чувствую, – ожесточенно думал он, вспоминая, с каким холодом общалась с ним супруга. – Чуть не раскроила мне череп долбаной вазой! Наверняка сотрясение…»
Войдя во двор, он остановился, глядя на пустующую детскую площадку.
– Ну, где ты? – свистящим шепотом спросил он, глядя на качели. – Где ты, маленькая стерва? Чертова бабочка?!!
Ответом ему был порыв ветра, от которого Кузнецов поежился. Он подошел ближе и толкнул ногой «сидушку» качелей. Цепи звякнули, словно выражая протест столь пренебрежительному отношению.
– Я видел тебя. Видел, как сейчас вижу эти гребаные качели.
Он дождался, когда они приняли исходное положение, затем, развернувшись, побрел домой.
Кузнецов не сразу понял, что дом пуст, и лишь потом в его памяти всплыли слова Ирины:
«Я увезла Настю к родителям… Тебе лучше побыть одному».
И в самом деле. Если так продолжится и дальше, ему и впрямь представится шикарная возможность побыть одному, скажем, ближайшие лет двадцать. В сумасшедшем доме. Если он раньше не окочурится от нейролептиков.
«Мне нужно обратиться к специалисту. К психологу».
Неожиданно от этой простой мысли Владимиру стало легче, и на его похудевшем небритом лице даже возникло нечто похожее на улыбку. Наверное, точно так же чувствуют себя в обществе анонимных алкоголиков – вроде ты еще не избавился от пагубного пристрастия к выпивке, но в тебе уже зреет понимание, мол, ты не один! Мы выстоим, мы сможем! И это заметно успокаивало, придавая уверенности.
– Да, пожалуй, я так и сделаю, – пробормотал Кузнецов, ковыряясь ключом в замке. – Но…
(что «но»?)
