Боги, каких призраков или смутные картины сейчас видит ее любимая подруга, глядя на лунный диск? Что-нибудь из прошлого, или из скорого будущего?
И вообще — нужно ли человеку так много знать из того, что, может быть, нарочно, для его же спокойствия, до поры до времени скрыто от понимания?
— Ты не проголодалась? — тихо спросила Сапфо, и Сандра вздрогнула, но тут же очнулась от своего оцепенения.
— Нет, — качнула она своей точеной, гордо посаженной головой, и Сапфо с облегчением узнала в своей подруге прежние, любимые черты — теперь она была снова близко, совсем рядом и даже улыбалась в темноте. — Я знала, что ты придешь. Спасибо, о, спасибо тебе, моя Псаффа… Я тебя ждала и мысленно сейчас звала, Псаффа…
Сандра с самого начала знакомства придумала для Сапфо свое собственное имя — Псаффа — нежное, как сонное дыхание на губах, и всегда называла подругу только так.
— А я почувствовала, что ты все равно не спишь, — сказала Сапфо. — Тебе следует выпить медового напитка и постараться отдохнуть, а то тебя снова до утра будут мучить ужасные кошмары…
— Да, наверное, конечно, — как-то неопределенно ответила Сандра, поближе пододвигаясь и обнимая Сапфо.
Через раскрытое окно из сада доносился запах какой-то ароматной травы, который особенно сильно почему-то становился ощутим после полуночи, а днем словно бы исчезал среди благоухания других многочисленных трав и цветов.
Сапфо все время хотела и всякий раз забывала узнать: как по-научному называлась эта таинственная трава — в народе ее назвали «дурманкой»?
Она чем-то напоминала ей загадочных женщин, которые днем ничем будто бы не выдавали своей хорошо скрываемой страстности, но зато ночью…
А если быть еще точнее, то горьковатый, травяной запах, порой доносившийся даже от очага, неизменно напоминал Сапфо о Сандре.
Ведь Сандра вовсе не была какой-то особенной красавицей и не слишком уж выделялась внешне среди подруг, но зато ночью, как никто другой, становилась вызывающе прекрасной и смелой.
И об этом по-настоящему знал только один человек в мире — Сапфо, потому что Сандра сама словно бы никого больше вокруг себя и не видела.
Сандра смотрела на остальных женщин каким-то сонным и чуть ли не слегка подслеповатым взглядом, как будто у нее в глазах исчезали зрачки, и те отвечали взаимностью — они настолько почитали дар Сандры — прорицательницы, а также лекаря, что побаивались лишний раз, без особой надобности, заговаривать со своей необыкновенной подругой.
Сапфо старалась, насколько возможно, переводить отчуждение многих женщин от Сандры в шутку: мол, кто же по собственной воле хочет лишний раз встречаться с врачом, вспоминать обо всех своих перенесенных или знать о будущих болезнях?
Но зато и сама Сапфо, даже если находилась в полном одиночестве, временами ощущала направленный на себя непонятно откуда влюбленный взгляд темных глаз Сандры.
Взгляд, который совсем молоденькие девушки находили «мрачным», «тяжелым, как камень», или «каким-то медузогоргонным».
— Тебе снова грустно? — просто спросила Сапфо.
— Ты же знаешь — мне всегда грустно, — отозвалась в темноте Сандра; от ее волос тоже как будто сейчас исходил запах той же таинственной, горьковато-дурманящей травы. — Мне всегда грустно, что я не могу и никогда не смогу стать тобой, моя Псаффа. Да, порой мне хочется целиком, без остатка, залезть в твою душу и вообще оказаться внутри твоего тела, и я даже пытаюсь сделать это. Но всякий раз потом у меня остается такое чувство, что я — просто песчинка на дне твоего океана и способна занять в тебе лишь совсем маленькую, невидимую частицу… И поэтому приходится начинать бесплодные попытки все снова и снова…
— Нет, Сандра, не песчинка — я ведь много раз говорила, что очень тебя люблю, — сказала Сапфо.
— Но это не то, все равно — не то! — горячо прошептала Сандра и до боли сжала обнаженное плечо подруги. — Неужели ты меня не понимаешь? Иногда мне хочется, чтобы во мне не только текли твои мысли, но и вся твоя кровь, лимфа, слезы… И чтобы у меня были такие же волнистые волосы, в которых только я одна замечаю появление серебряных нитей, и даже пусть лучше мне достанется та морщинка с твоего лица, которая пробегает между бровями, когда ты бываешь чем-нибудь недовольна…
— Но боги для чего-то сделали нас разными, — задумчиво ответила Сапфо. — Значит, так и надо. Мы должны слушаться воли богов.
— Я понимаю, ты всегда нарочно так рассудительно отвечаешь, — прошептала Сандра. — Но мне все равно, что ты говоришь, потому что я одна знаю, что ты на самом деле чувствуешь, Псаффа. О, так, как умеешь чувствовать ты, больше не дано никому из смертных! И даже мне, даже мне самой…
За окном громко стрекотали цикады, и этот звук то и дело врывался в тихий разговор двух женщин.
Да, все же эти летние певцы не зря считались существами, которые находятся под покровительством Аполлона и муз.
Лично Сапфо была убеждена, что цикады не просто стрекочут, но тоже постоянно сочиняют и произносят стихи, правда, на своем, непонятном для людей языке.
Причем эти цикады — настоящие, истинные поэты, их совершенно не заботят ни количество слушателей, ни слава, ни почести.
Они поют просто потому, что не могут не петь.
Но, может быть, это вовсе не песня, а вопль отчаяния по уходящему времени?
Существует легенда, что однажды Эос — богиня розовой зари, которую зовут еще «розоперстой», влюбилась в красивого мужчину по имени Тифон. Она его похитила, сделала своим супругом и даже выпросила для своего любимого у Зевса бессмертие. Но забыла о малом — попросить для Тифона вечной юности. Эос и глазом моргнуть не успела, как Тифон сделался дряхлым, сморщившимся стариком, обреченным к тому же на вечную безотрадную старость. Поэтому Эос не могла придумать ничего лучшего, чем превратить Тифона в цикаду и выпустить его на одну из лужаек, где он в молодости предавался с богиней веселой, любовной возне.
Сапфо задумалась: сколько же тысяч поколений беспечно стрекочущих цикад, должно быть, сменилось с тех пор?
Странно представить, что среди них есть одно вечное, бессмертное существо, которое властно задает всем вновь нарождающимся песням одну и ту же надрывную тему: о медовых радостях любви и краткосрочности человеческой жизни, о неумолимости времени, с которым порой бессильны справиться даже всемогущие боги…
Кстати, однажды Сандра сказала странную фразу — она и теперь никак не выходила у Сапфо из головы, — подруга вдруг принялась уверять, что имя поэтессы с Лесбоса останется в памяти людей и через сто, и через тысячу, и даже через многие тысячи лет…
Конечно, она нарочно так говорила, чтобы лишний раз польстить и доказать свою огромную любовь к Сапфо — любовь, которую порой не так-то легко было выносить и не каждый бы, признаться, добровольно взялся нести на своем сердце такой груз.
Что же касается посмертной славы, то Сапфо больше разделяла горькое, простодушное признание поэта Архилоха, правдиво сказавшего в одной своей песне, что «благодарность мы, живые, питаем лишь к живым»[6]…
