Светлана ощетинилась:
— А мое мнение роли не играет?
— Как ты рассердилась на родную тетю из-за чужого человека, — попыталась пошутить Полина.
— Родя мне не чужой. Мы скоро поженимся.
Женщина так и села.
— Как? А Николай знает?
— Конечно. Ему Родион нравится.
— Что? Да чему там нравиться?! Словобрех в поношенном свитере. Наверное, и без образования, и без приличной работы!
Полина вышла из себя и в порыве негодования отбросила всякие церемонии. Нет уж! Она не станет целовать эту склизкую мордашку и желать хитрой дряни счастья со Светой.
— У него же на его высоком лбу написано гадость. Гадость! — взвизгнула Полина. — Тебе же только восемнадцать лет.
— Мама тоже рано вышла замуж.
— И всегда жалела об этом!
— Но я не стану, — Светлана старалась говорить спокойно, но уголки ее губ предательски дрожали.
Полина прикрыла глаза. В памяти всплыла старая примета: у каждой женщины судьба ее матери.
Она чувствовала злость на сволочь Родю, на дурака Николая, на простушку Свету, а больше всего на саму себя. Упустила! Ей хотелось закричать: только через мой труп! Но Полина с тупой ясностью поняла: охладелое тело тетки не вызовет особых эмоций ни у невесты, ни у жениха. Ей и сообщили-то о запланированной свадьбе только для того, чтобы перестала поливать грязью драгоценного Родю А иначе узнала бы о браке последней, месяца через два, когда в очередной раз нагрянула бы в гости к любимой племяннице.
— Послушай, — Полина говорила слабым, срывающимся голосом. — Такие решения нельзя принимать скоропалительно. Зачем тебе сейчас погружаться в семейные проблемы? Готовка, стирка, безденежье. Ведь тебе никто не предложит вторую жизнь взамен загубленной первой.
— Ты в этом уверена?
— Конечно.
Светлана снова улыбалась неприятной улыбкой, словно разговаривала с полоумной. Полина выдохлась В этот приезд сюрпризы сыпались на нее, как из ящика Пандоры И, кажется, набили столько шишек, сколько и в драке не получишь. «Подумай», — еще раз взмолилась женщина, прекрасно понимая, что ей не достучаться до племянницы.
* * *
С утра Полина отправилась блуждать по городу. Ее потянуло в парк 1 Мая. Интересно, работает ли еще колесо обозрения, на котором в такой же апрельский день она до одурения целовалась с одноклассником Гришкой Петрищевым.
За толстыми кленами, на заасфальтированной площадке расположился мигрант — луна-парк.
Мамы с разновозрастными детками толпились у входа. Малыши визжали в предвкушении радости и отчаянно капризничали. Старый парк — старый друг. Полина повела глазами и замерла. Светлана и еще две юные девушки раздавали прохожим небольшие рекламные листочки. Во-первых, Полину поразило, что работа племянницы столь примитивна. Понятно теперь, почему девушка стесняется рассказывать о ней! Но еще больше Полину удивил вид девушек. Все три в длинных черных юбках, головы по-деревенски покрыты белыми шелковыми платками. А к лицам приклеено какое-то постное выражение.
Полина двинулась было вперед с намерением подойти к племяннице. Но тут одна из старушек, которой напарница Светы всучила листок, брезгливо, как змею, бросила его на землю и завопила:
— Секстанты проклятые! Совсем от них проходу не стало! Куда только милиция смотрит?
Бабулька, не особенно сильная в богословских терминах, без злого умысла исказила слово «сектанты». Но неожиданно в этом своем новом виде оно прозвучало хлеще самого изощренного ругательства.
Девушки сделали одинаково скорбные лица и вкрадчивыми голосами обратились к очередной старушке: «Возьмите и уверуйте. Получите по благодати Учителя вторую жизнь». Некоторые прохожие брезгливо обходили троицу. Другие испуганно их сторонились. Кто-то принимал листовку и несся дальше. Полину насторожило настойчиво-наглое поведение девушек. Видимо, занимаются они этим давно и приобрели некоторый навык.
Если бы рядом стояла скамейка, Полина упала бы на нее без сил. Если бы не мельтешила ребятня, женщина закричала бы бесстыдно и страшно. Но Полина лишь стояла, как окаменевшая жена Лота, не в силах оторвать взгляда от такого родного, милого, но в то же время далекого, незнакомого лица племянницы. Та, словно что-то почувствовав, развернулась. Их глаза встретились. На мгновение по лицу племянницы промелькнула тень, точно девушка увидела что-то.., нехорошее. И снова ее накрыла вуаль благостности.
Полина повернулась и на деревянных ногах пошла прочь. В витрине магазина она случайно увидела себя и ужаснулась. Развалина! Женщина, которой уже хорошо за тридцать, а она еще пытается держать себя в форме. Но от неожиданного серьезного удара маска сползла, и показалось истинное лицо, над которым немало потрудились усталость и годы, полные волнений и суеты. Полина закрыла глаза, чтобы не видеть свое отражение. Медленно повторила про себя, как заклятие: "Спокойствие.
Только спокойствие". Может, все еще удастся исправить.
Она вернулась домой и занялась хозяйственными делами. Руки мыли, терли, чистили. А мысли бешено мчались по кругу, вновь и вновь возвращаясь к девушкам в одинаковых шелковых платках.
Их белизна казалась Полине не менее пугающей, чем траур. Незнакомый отвратительный мир, о котором она знала понаслышке, сделал наглую попытку стать частью ее жизни.
Женщина боялась, что племянница явится домой в сопровождении очкастого Роди, и тот утопит в мутной реке словоблудия все разумные доводы и доказательства. Но Светлана пришла одна. Ровно в три. Словно стремясь доказать, что не боится тетку и ее выговоров.
«Есть будешь?» — спросила Полина, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно. Племянница кивнула. На обед Полина сварила им обеим овсяную кашу с фруктами. Точно вкусная еда могла послужить ей пропуском к тайне, которую так старательно оберегала девушка. Поели в молчании.
Прошли в зал. Света села на диване. Колени сведены. Руки безвольно скрещены. Взгляд устремлен в никуда.
— Света, я видела тебя сегодня в парке.
— Я знаю.
— Ты раздавала рекламные листки?
— Письма будущей милости и прощения.
Никаких уверток. Оправданий. Лишних слов и эмоций.
— Я не совсем понимаю: это и есть твоя работа?
— Да.
— Но… Из какого расчета за нее платят?
От язвительного замечания тетки по лицу девушки скользнула легкая тень.
— Будущей милостью учителя.
— Это… Это, конечно, много. Но, понимаешь, милость какого-то учителя не запишешь в трудовую книжку, и за нее не получишь пенсию. Я уже не говорю о зарплате.
— Материальные блага — наша смерть.
