— О Омити! — вскричал царь, неподвижный от ужаса. — Ты не обманула меня. Так вот какая участь ожидала меня! Если б не твоя преданность, нежная девушка, мое разбитое тело прыгало бы со скалы на скалу.
— Ну, государь, теперь ты знаешь, что тебе хотелось узнать? — раздался вдруг голос подле царя.
Последний обернулся: он был один, все слуги покинули его. Но из долины показалась голова. Царь узнал в ней Нагато, который быстро карабкался по крутым склонам и вскоре очутился подле него.
— Ах, друг мой! Брат мой! — воскликнул Фидэ-Йори, который не мог удержаться от слез. — Как я мог внушить столько ненависти! Кто этот несчастный, которого угнетает моя жизнь и который хочет сжить меня со света?
— Ты хочешь знать, кто этот злодей, ты хочешь знать имя виновного? — спросил Нагато, нахмурив брови.
Сестра Солнца
Стояло самое жаркое время дня. Все комнаты дворца в Киото были погружены в прохладный мрак благодаря спущенным шторам и поставленным перед окнами ширмам.
Киото — столица, священный город, местопребывание изгнанного на землю бога, прямого потомка небесных основателей Японии, самодержавного властелина, главы всех религий, господствующих в стране восходящего солнца, — одним словом, микадо. Сегун только первый среди подданных микадо; но последний, подавленный собственным величием, ослепленный сверхчеловеческим блеском, предоставлял заботы о земных делах сегуну, который царствовал вместо него, тогда как микадо одиноко погрузился в созерцание собственной божественности.
Среди парков дворца, в одном из павильонов, предназначенных для придворных вельмож, на полу, покрытом тонкими циновками, лежала женщина. Она приподнялась на локте и запустила маленькие пальцы в черные пряди своих волос. Недалеко от нее сидела на корточках ее наперсница и играла с хорошенькой собачкой редкой породы, которая походила на два спутанных пучка черного и белого шелка. На полу, на котором не стояло никакой мебели, лежали: готто, музыкальный инструмент с тринадцатью струнами, чернильница, сверток бумаги, веер и ящичек, полный сластей. Стены были украшены резьбой из кедрового дерева или покрыты блестящими рисунками, с золотом и серебром. Сквозь наполовину раздвинутые перегородки открывался вид на целый ряд комнат.
— Госпожа, ты печальна, — сказала наперсница… — Хочешь, я заставлю звенеть струны готто и спою тебе песенку, чтобы развлечь тебя?
Госпожа покачала головой.
— Как! — продолжала подруга. — Фаткура не любит больше музыки? Разве она забыла, что она ей обязана тем, что видит свет? Когда богиня солнца, разгневавшись на богов, удалилась в пещеру, только божественная музыка, которую она услышала в первый раз, вернула ее снова на небо.
Фаткура вздохнула и ничего не ответила.
— Хочешь, я тебе натру чернил? Вот уже сколько времени, как твоя бумага так же бела, как снег горы Фузии. Если у тебя есть горе, излей его в стихах, и ты освободишься от него.
— Нет, Тика, от любви не освободишься! Это — жгучая болезнь, которая терзает день и ночь и никогда не дремлет.
— Может быть, несчастная любовь, но ты любима, госпожа! — сказала Тика, подходя.
— Не знаю, какая змея, скрытая в глубине моего сердца, говорит мне, что я нелюбима.
— Как! — сказала удивленная Тика. — Разве он не выказал своей глубокой страсти тысячью безумств? Разве он не приходил еще на этих днях, чтобы увидеть тебя на минуту, рискуя жизнью, так как гнев Кизаки мог быть для него гибельным?
— Да, и он скрылся, не обменявшись со мной ни одним словом… Тика! — прибавила Фаткура, нервно схватив за руки молодую девушку. — Он даже не посмотрел не меня.
— Это невозможно! — вскричала Тика. — Разве он не говорил, что любит тебя?
— Он мне сказал, и я поверила ему, так мне хотелось верить… Но теперь я больше не верю.
— Почему?
— Потому что если бы он любил меня, то давно женился бы на мне и увез бы в свои владения.
— Но его любовь к государю удерживает его при дворе Осаки!
— Он именно это и говорит. Но разве это голос любви? Чем бы я не пожертвовала ради него!.. Увы! Я жажду видеть его! Его горделивое и в то же время кроткое лицо стоит передо мной. Я хочу впиться в него глазами, но оно ускользает. Ах! Только несколько счастливых месяцев провести бы подле него — и потом я умерла бы, заснув с моей любовью, и прошедшее счастье было бы для меня саваном.
Фаткура разразилась рыданиями и закрыла лицо руками. Тика пробовала успокоить ее; она обняла ее и говорила ей тысячу нежных слов, но не могла утешить ее.
Вдруг в глубине комнаты послышался шум. Маленькая собака начала визгливо лаять.
Тика быстро встала и бросилась вон из комнаты, чтобы помешать слугам войти и увидеть волнение своей госпожи. Вскоре она вернулась вся сияющая.
— Это он! Это он! — вскричала она. — Он там, пришел навестить тебя.
— Не говори глупостей, Тика! — сказала Фаткура, вставая.
— Вот его визитная карточка.
И она протянула бумагу Фаткуре, которая одним взглядом прочла: «Ивакура Терумото Мори, принц Нагато, просит чести быть допущенным в твое присутствие».
— Мое зеркало! — вскричала она вне себя. — Я в ужасном виде, глаза опухли, волосы в беспорядке, в простом платье, без шитья. Увы! Вместо того, чтобы жаловаться, я должна была предвидеть его приход и с восходом солнца заняться туалетом!
Тика принесла зеркало из полированного металла, круглое, как полная луна, и ящик с косметикой и духами.
Фаткура взяла кисточку и подвела глаза, но рука ее дрожала: она слишком нажала, потом, чтобы поправить беду, только хуже запачкала всю щеку черным. Тогда она гневно сжала руки и заскрежетала зубами. Тика пришла ей на помощь и уничтожила следы неловкости. Она наложила на нижнюю губу немного зеленой краски, которая при соприкосновении с кожей становится розовой. Вместо тщательно выдернутых бровей она навела две широкие черные полосы высоко на лбу, чтобы удлинить овал лица; скулы она посыпала розовой пудрой, потом быстро убрала все принадлежности туалета и накинула на плечи своей госпожи великолепный киримон[4]. Затем наперсница выбежала из комнаты.
Трепетная Фаткура стояла подле брошенного на пол готто, поддерживая одной рукой одежду, отягченную украшениями, и с жадностью устремила взор к входу в комнату.
Наконец появился Нагато. Он приблизился, опираясь рукой на золотую рукоять одной из двух сабель, и, поклонившись с благородной грацией, сказал:
— Прости меня, прекрасная Фаткура, что я пришел сюда, как гроза, что появляется на небе без облаков-предвестников.
— Ты для меня — восходящее над морем солнце, — сказала Фаткура, — и всегда желанный гость. Вот как раз здесь я плакала из-за тебя. Посмотри, глаза мои еще красны.
