По щеке ее скатилась слеза, и викарий сочувственно пожал ей руку, что нисколько не удивило Корделию.
– Успокойтесь, деточка, вы еще так молоды! Я уверен, что в ваши годы все люди впадают в заблуждения подобного рода. Это не такой уж и большой грех. Я буду за вас молиться, дитя мое!
Корделия с трудом сдержала улыбку: ведь самому викарию было не более тридцати пяти лет, и его отеческое сочувствие выглядело несколько нелепо, хотя сам он этого явно не понимал и считал свое поведение естественным для духовного наставника и пастыря. Ему и в голову не приходило, насколько глубоко погрязла в грехах его кающаяся собеседница, в действительности всего лишь играющая очередную роль.
– Мы непременно свяжемся с вашими родственниками в Лондоне, – сказал он, – и позаботимся о том, чтобы вы благополучно вернулись в Йоркшир. А пока отдохните в моем доме, экономка, добрейшая женщина, уже готовит для вас с сестрой комнату. Надеюсь, что вы извлекли полезный урок из случившегося с вами этой ночью в Лондоне и не повторите своих ошибок. На этот раз провидению было угодно послать вам на помощь моего кузена, однако впредь остерегайтесь ночных прогулок без сопровождения. Этот город опасен для юных леди.
Продолжая наставлять Офелию, он подвел ее к стулу напротив камина и усадил на него, после чего сам сел с ней рядом и с воодушевлением стал развивать свою проповедь, не замечая, что все еще держит девушку за руку.
– Ваша сестра всегда так завораживающе воздействует на мужчин? – тихо спросил кузен викария у Корделии, насмешливо поглядывая на парочку возле камина.
– Да, – ответила Корделия, стараясь не выдать нарастающего в ее сердце возмущения поведением сестры. Все-таки на этот раз жертвой ее коварного притворства стал священник! Хорошо, что викарию из прихода в Йоркшире перевалило за девяносто. Да и он порой благодушно похлопывал Офелию по руке и подолгу беседовал с ней.
– С бородавкой на носу она немного перестаралась, – заметил не без иронии Рэнсом Шеффилд. – Без грима она выглядит значительно симпатичнее. Вам так не кажется?
Он выразительно взглянул на Корделию, и она густо покраснела и неожиданно для самой себя без обиняков спросила:
– Зачем вы лезли в окно пристройки к театру?
Он усмехнулся и ничего не ответил, продолжая смотреть на нее своими холодными серыми глазами.
– Вы не похожи на вора, – продолжала она, осмелев. – Во всяком случае, я не думаю, что вы частенько проникаете тайком в чужие дома.
– А почему вы так считаете? – спросил он. – За кого вообще вы меня принимаете?
– За джентльмена, разумеется! – ответила Корделия. – Об этом говорят и ваши манеры, и стать, и одежда. Я уже не говорю о том, что вы не колеблясь заступились за нас и не испугались шайки негодяев. Рапира же, спрятанная в полой трости, наводит меня на мысль, что вы человек военный.
О том, что ее смущала его осведомленность о преступном мире Лондона и способность легко ориентироваться в нем, она благоразумно, промолчала, хотя этот вопрос и готов был сорваться с языка.
– Вы переоцениваете меня, – промолвил Рэнсом, полуприкрыв серые глаза густыми длинными ресницами. – Должен заметить, что добротный костюм и свежая сорочка еще не доказывают добропорядочность мужчины. Откуда вам знать, что эту одежду я не украл у кого-нибудь? Это не так уж и трудно сделать.
– Похоже, что вы бы предпочли, чтобы вас принимали за вора, – пробормотала Корделия немного растерянно. – А вашему кузену викарию это известно? Может быть, стоит открыть ему глаза на то, чем вы действительно занимаетесь?
– Стоит ли волновать утомленного викария? – тихо спросил Рэнсом Шеффилд, невинно хлопая ресницами. – У него в приходе достаточно своих заблудших овечек. Давайте не будем обременять его новыми хлопотами, ведь они все равно останутся втуне.
– Поскольку вы трудновоспитуемы? – предположила Корделия.
– Боюсь, что так, – с обворожительной улыбкой ответил Рэнсом, но Корделия нашла ее больше похожей па хищный оскал и насторожилась, смекнув, что с этим человеком шутки плохи. В сложившихся обстоятельствах разумнее было забрать Офелию из-под опеки викария и увести ее в спальню, где хорошенько отдохнуть, а утром на свежую голову все тщательно обдумать.
– По-моему, я столь же склонен безропотно соблюдать правила приличия, как и ваша сестра, способная служить образцом скромности, покорности и благонамеренности, – саркастически добавил Рэнсом Шеффилд, бесстыдно поедая Корделию взглядом.
– Не смейте оскорблять мою сестру! – воскликнула она.
Он недоуменно вскинул брови.
Корделия зарделась и обернулась: к счастью, викарий и Офелия не слышали их пикировки.
Дверь отворилась, и в гостиную вошла экономка, неся поднос с закусками и посудой для чаепития.
– Я принесла вам чаю и сандвичей, ваше преподобие, – сказала она. – Комната для леди готова.
– Благодарю вас, Мадиган, – сказал молодой священник.
Обернувшись, он взглянул на своего кузена и Корделию, и те, поняв его без слов, уселись за стол.
Корделия почувствовала, что она зверски голодна и готова съесть все сандвичи одна. Несомненно, именно это и стало причиной ее чрезмерной нервозности во время разговора с Рэнсомом, а вовсе не его вызывающая аморальность. Стараясь не смотреть на него и не замечать его как бы случайных прикосновений, она сосредоточилась на еде. Но специфический мужской запах назойливо дразнил ее ноздри и вынуждал ерзать на стуле, а сердце то и дело замирало.
Немного успокоили ее только чудесные пирожки, которые таяли во рту, когда она запивала их крепким горячим чаем, любезно налитым в ее чашку экономкой. Несколько смягчили ее гнев на соседа по столу и волны теплого воздуха, исходящие от камина, спиной к которому она сидела, уплетая один сандвич за другим и краем уха слушая беседу викария с Офелией. Похоже было, что хитрая сестричка уже уговорила мягкосердечного пастыря благословить ее на пробы в театре. О своем покаянии она, разумеется, уже забыла.
Корделия знала, что Офелия никогда не отступится от поставленной цели стать знаменитой актрисой. И пока сестра морочила голову молодому священнику, она за обе щеки уплетала толстенные бутерброды с ветчиной и жареной курятиной, рассудив, что на пустой желудок в голову не полезут никакие проповеди. Офелия же каким-то необъяснимым образом умудрялась не отставать от нее, хотя говорила без умолку.
Заморив червячка, сестры Эпплгейт пожелали всем спокойной ночи и удалились в свою спальню. После их ухода Рэнсом Шеффилд еще долго сидел у камина, глядя на языки пламени, погруженный в глубокие раздумья.
Викарий сопроводил девушек в комнату, скудно обставленную, но безукоризненно чистую, поставил на пол в углу их саквояж и ушел, пожелав гостьям хороших снов.
Корделия тяжело вздохнула, ощутив чудовищную усталость.
