– Твой муж? – поинтересовалась Эмма.
– Нет. Это по работе.
Вообще-то у Пии сегодня был выходной, но если было подозрение на преступление с убийством и коллеги из дежурной части относились к другому специализированному комиссариату, это не принималось во внимание. Оказалось именно то, чего она опасалась: в Эддерсхайме был обнаружен труп девушки.
– Я приеду, – сказала она дежурному, который был уже на месте. – Через полчаса. Пришли мне, пожалуйста, эсэмэс с точным адресом.
– Ты работаешь в уголовной полиции? – спросила удивленно Эмма, держа перед собой визитную карточку. «Старший комиссар уголовной полиции Пия Кирххоф».
– С сегодняшнего дня даже «главный комиссар уголовной полиции», – Пия криво усмехнулась.
– Что они хотят от тебя сейчас, в такое время?
– Обнаружили труп, а это, к сожалению, моя компетенция.
– Комиссия по расследованию убийств? – глаза Эммы расширились. – Господи, как это увлекательно. И у тебя есть револьвер?
– Пистолет. На самом деле это совсем не увлекательно. В большинстве случаев это скорее приносит разочарование. – Пия скорчила гримасу и встала. – Я не буду сейчас со всеми прощаться. Если кто-то спросит про меня…
Она развела руками. Эмма тоже поднялась с места.
– Знаешь что, я приглашаю тебя на наш летний праздник. Тогда мы, по крайней мере, опять увидимся. И если у Мирьям будет желание, просто приводи ее с собой, хорошо? Я буду действительно очень рада.
– Я с удовольствием приду. – Пия обняла подругу. До скорой встречи.
Ей удалось уйти незаметно. Десять минут одиннадцатого! Черт возьми. Труп девушки. Это будет долгая ночь. И так как она была в полном одиночестве, именно ей предстояла безрадостная задача – сообщить о случившемся родителям. Растерянность и отчаяние близких – это было худшим в ее профессии. Пока она шла по пешеходной зоне к своему автомобилю, запищал ее мобильник и засветился дисплей. Дежурный прислал эсэмэс: «Мёнххофштрассе, Хаттерсхайм-Эддерсхайм. У гидроузла». Пия открыла машину, завела двигатель и опустила окна, чтобы впустить в салон немного свежего воздуха. Она ввела адрес в навигатор, пристегнулась и тронулась с места.
«Маршрут рассчитывается, – объявил компьютер дружелюбным женским голосом. Маршрут установлен в указанном направлении».
22,7 километра. Время прибытия – 22.43.
Ханна свернула на небольшую тупиковую улицу у края леса, в конце которой располагался ее дом. Внешние прожектора, включающиеся датчиками движения, осветили его ярким светом. Она нажала на тормоз. Ей хотелось надеяться, что ее не ждет неприятный сюрприз в лице Винценца или, не дай бог, Нормана. Но здесь она увидела стоящий перед гаражом ярко-красный «Мини» с мюнхенскими номерами и вздохнула. Майке, очевидно, приехала на день раньше, чем обещала. Ханна припарковала свой автомобиль рядом с машиной дочери и вышла.
– Привет, Майке! – крикнула она и через силу улыбнулась, хотя ей было не до веселья. Сначала неприятный конфликт с Норманом, потом разговор с Вольфгангом Матерном. До семи часов у них в конференц-зале проходило заседание всего коллектива по кризисной ситуации. Потом Ханна и Ян сидели в мрачном задымленном баре в переулке рядом с Гётештрассе, где встречались со свободным продюсером, которая в течение полутора часов, выкуривая сигарету за сигаретой, предъявляла им бессовестные требования. Абсолютно потерянное время.
– Привет, Ханна. – Майке поднялась с верхней ступени лестницы. Перед входной дверью стояли два чемодана и дорожная сумка.
– Почему ты не позвонила и не сообщила, что приедешь сегодня?
– Я пыталась дозвониться тебе раз двадцать, – ответила Майке с упреком в голосе. – Зачем ты отключила мобильник?
– Ох, сегодня одни неприятности. – Ханна вздохнула. – Я его выключила, наверное, случайно. Но ты могла позвонить мне на работу.
Она поцеловала дочь в щеку, та в ответ скорчила гримасу. Затем Ханна открыла дверь и помогла Майке внести вещи в дом.
Переезд из Берлина в Мюнхен, кажется, пошел Майке на пользу. С того времени, когда она видела дочь в последний раз, та поправилась. У нее отросли волосы, и стиль одежды чуть изменился в лучшую сторону. Может быть, вскоре она окончательно вырастет из присущей позднему пубертатному периоду моды одеваться как бомжиха.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала Ханна.
– В отличие от тебя, – ответила Майке и критически оглядела Ханну. – Ты стала очень милой старушкой.
– Спасибо за комплимент.
Ханна скинула туфли и прошла в кухню, чтобы достать из холодильника ледяное пиво.
Ее отношения с дочерью всегда были сложными, и после того, как они обменялись первыми словами, Ханна не была уже уверена, что эта ее идея, попросить дочь во время летних каникул поработать ассистенткой продюсера, была удачной. Ее никогда не интересовало, что другие люди говорят о ней за спиной, но враждебность Майке причиняла ей все бо́льшую боль. По телефону дочь сразу объявила, что она соглашается на эту работу не из родственных чувств, а исключительно по финансовым соображениям. Тем не менее Ханна была рада, что Майке все лето проведет у нее. Она все еще не привыкла к одиночеству.
В туалете раздался звук спускаемой воды, и через некоторое время в кухню вошла Майке.
– Ты голодна? – поинтересовалась Ханна.
– Нет, я уже перекусила.
Ханна в изнеможении опустилась на один из кухонных стульев, вытянула ноги и пошевелила причинявшими ей сильную боль пальцами. Hallux rigidus[8]в обоих больших пальцах – цена за то, что она в течение тридцати лет щеголяла в «лодочках». Туфли с каблуками выше четырех сантиметров вызывали все больше и больше мучений, но не могла же она, в конце концов, ходить в спортивной обуви.
– Если хочешь холодного пива, то в холодильнике еще осталась пара бутылок.
– Я лучше сделаю себе зеленый чай. Ты что, начала пить? – Майке наполнила чайник водой, достала из шкафа фарфоровую чашку и стала рыться в ящиках стола, пока не нашла чай. – Вероятно, Винценц смылся именно поэтому. Ты умеешь отпугнуть любого мужика.
Ханна не реагировала на провокации своей дочери. Она слишком устала, чтобы позволить себе словесную дуэль вроде той, которые они раньше вели ежедневно. Как правило, самая большая агрессия утихала в большинстве случаев через пару часов, и Ханна пыталась пропускать все мимо ушей.
Майке была дитя разведенных родителей. Ее отец, завзятый умник и брюзга, ушел, когда ей было шесть лет, и после этого каждый второй выходной основательно баловал ее и успешно настраивал против матери. Его «промывка мозгов» действовала все еще и спустя восемнадцать лет.
– Мне нравился Винценц, – сказала Майке и скрестила очень тонкие ручки на груди, которая едва ли заслуживала этого названия. – Он был веселый.
