Короче, открылся у Любы Крячко новый талант. Зарабатывать Люба стала даже больше подруги, но долг отдавать почему-то не спешила, да, честно говоря, Светлана Петровна и не торопила. С радостью ходила с подругой по рядам, выбирая для Любы модные наряды. Теперь Люба Крячко ничего шить сама уже не хотела. Зачем? Ушли в прошлое английские костюмы, кружевные воротнички, блузки со стойкой, сборчатые юбки в шотландскую клетку, жакеты «шанель». Теперь на Любе в рабочее время зимой были синтепоновые штаны, куртка-пуховка, свитер с воротником «хомут» и перчатки с отрезанными пальцами. А после работы Люба влезала в стрейчевые джинсы, обтягивающие кофточки, открывающие все еще соблазнительную грудь с толстой витой цепью натурального золота.
Быстро научилась и курить — не так, как с мужьями подруг, едва прикладывая сигарету к губам, а по-настоящему. На свежем воздухе постоянно хочется есть, и Люба еще больше раздобрела. Ну так не вьетнамка же она худосочная в самом деле! Люба — настоящая русская баба. Есть за что взяться и подержаться. Только вот, к Любиному большому сожалению, взяться и подержаться желающих много не находилось. Цеплялась к одинокой рабочей женщине всякая рыночная шелупень, голь перекатная — грузчики, уборщики… Даже негритос какой-то, торгующий фломастерами вразнос, один раз пристал, пораженный щедрой Любиной славянской красотой в самое сердце.
Но все это было не то. Ей нужен был мужчина солидный, надежный, вот как Светкин Вовик — товар загрузил-отвез, Светку у прилавка подменил. А Любе на время поездок приходилось реализатора брать. А реализатор, он ведь только свою выгоду ищет, а о хозяйской и не печется. Когда сама Люба торговала, у нее выручка всегда в два раза больше была. Совсем Люба затосковала. А тут еще возраст бальзаковский, гормон в крови играет, мужика требует. И квартирку Люба уже в рассрочку купила, коммуналку свою удачно сбагрив, и ссуду в банке взяла. И мебель завезла — кровать огромную, белую с золотом, современную, с ортопедическим матрасом — за день на рынке спину наломаешь, зато ночью отдохнешь. Но очень одиноко ей было одной на ортопедическом матрасе метр шестьдесят на два. В коммуналке хоть придешь и с соседями в кухне пособачишься, а здесь — пусто. Хотела кота завести, а как его оставишь, когда за товаром ехать?
Этой осенью у них со Светкой торговля была что надо — мода, как известно, дамочка переменчивая. Фасон новый пошел — и весь товар, осенний и зимний, еще в октябре расхватали. Рассчитывали они ехать только после Нового года, чтобы уже весеннее брать, — а тут сейчас нужно. А Светка как раз тяжелое подняла, а может, надуло где, и скрутил ее радикулит. У нее спина всегда была слабым местом — она без теплых штанов и пухового платка вокруг поясницы и на работу не выходила, — а тут совсем худо. Даже повернуться не может, хоть плачь. Сестру ей прислали из поликлиники, уколы ставить, через неделю вроде немного отпустило. Люба со Светкиным Вовиком сама на рынок ездила — он товар грузил, а она за их продавцом приглядывала. Да какая там уже торговля — так, остатки. Обидно было, что Новый год через полтора месяца, скоро все как бешеные кинутся кто за обновками, кто за подарками, а у них со Светкой только залежавшийся неликвид — такое одни старые бабки купят, чтобы косточки на ногах не надавить. Они со Светой переговорили и решили, что Люба с Вовиком вдвоем поедут. Светлана Петровна на Любин вкус полностью полагалась, да и Любе будет спокойно, когда рядом мужчина. Деньги-то повезут немаленькие.
В Москве остановились у знакомых алкашей, где каждый раз останавливались. Впрочем, две комнаты, которые сдавали приезжим алкаши, были приличные, баба-алкашка себя не полностью пропила, в свободное от запоев время все чистила-драила, да и честная была — лучше на бутылку попросит, но чужого не возьмет.
Вечером в первый же день, привезя на квартиру тяжеленные сумки, Люба с Вовиком сели в комнате у Любы выпить-закусить, да и засиделись. Молчаливый Вова опрокидывал рюмку за рюмкой, а Люба только пару раз всего и пригубила — рассказывала мужу подруги всю свою нелегкую жизнь. Потом приемник включили — телевизора у алкашей не было, давно пропили. Танцевали посреди баулов под «Русское радио» и даже под рекламу и медленные, и быстрые танцы, тесно прижавшись друг к другу. Потом Вова Парасочка еще выпил на посошок и пошел к себе спать, а проснулся утром почему-то в Любиной постели. Люба смирно сопела где-то в районе его подмышки, и это ее тихое дыхание почему-то растрогало хмурого Владимира чуть ли не до слез. Его законная половина, оставшаяся дома с радикулитом, обычно оглушительно храпела, прижав безропотного супруга мощным телом к стене. А эта хоть и полненькая, но как-то не мешает. Он слегка пошевелился, намереваясь тихонечко вылезти и уйти к себе, но Люба еще во сне обняла его, положив ручку на могучую, заросшую черными волосами грудь Владимира. От этого прикосновения у него даже в голове застучало, и, крепко прижав к себе уже проснувшуюся Любу, он улыбнулся куда-то в пространство несвойственной ему, по-детски мечтательной улыбкой.
Пять дней они не вылезали из постели, и Владимир только удивлялся Любиной неутомимости и ненасытности. Светлана его уже давно не проявляла такой прыти, отговариваясь то радикулитом, то усталостью, а то и просто засыпала, не дождавшись мужа. Они и так уже задержались дольше оговоренного срока, но Владимир позвонил жене и сообщил, что задержатся еще на два дня. Светлана Петровна каким-то образом поняла, что дело нечисто, тем более что подруга любимая ни разу за все время не позвонила, ни о здоровье не справилась, ни о покупках не рассказала.
Приехав домой, Люба тоже не спешила появляться у закадычной подруги, зато Вовик летел на базар как на крыльях. И каждый день задерживался — то на два часа позже обычного приедет, то на три. А один раз вообще пришел поздно ночью — сказал, что отмечали день рождения и засиделись. Подозрения ее еще более усилились, когда муж стал отговаривать ее выходить на работу, предложив полечиться еще хотя бы месяц. Они, мол, с Любашей и сами справятся, а Светочка пусть сидит дома и выздоравливает. За это время Люба подругу ни разу не навестила, а когда Света сама ей звонила, разговоры выходили какие-то вялые и короткие.
Собравшись с духом, Светлана Петровна поехала на рынок и, пытаясь быть неузнанной в низко надвинутом на лицо капюшоне, из соседнего ряда наблюдала, как ее родной Вовик то приобнимет Любу за талию, то похлопает по массивному заду, а то, думая, что никто их не видит, и поцелует в шейку. Светлана Петровна стояла, глотая слезы, и больше всего ей хотелось сейчас же броситься на обидчицу и выцарапать ей бесстыжие глаза. Но Светлана Парасочка была женщина умная и выдержанная — во всяком случае, ее выдержки хватило до вечера, когда снова задержавшийся супруг явился наконец от разлучницы домой.
Муж угрюмо молчал, и чем дольше он молчал, тем больше распалялась Светлана Петровна — она припомнила ему и поздние возвращения, и затянувшуюся поездку, и поцелуи в шейку, куда ее — ее, законную жену! — он ни разу не целовал.
И тут Светлана Парасочка допустила главную ошибку — увидев, что муж как ни в чем не бывало, даже не сняв ботинок, отправился в кухню и, взяв со сковородки холодную котлету, с аппетитом ее ест, — она сказала то, о чем долго потом жалела и чего вообще никогда не должна говорить мужу жена, если хочет жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.
