В бюро Конкурса театров царил сонный покой. За столом сидела молоденькая секретарша и красила ногти.
— Я хотел бы представить на конкурс этого года наш театральный коллектив, — робко обратился я к секретарше.
— От чьего имени ты выступаешь? — спросила она, не прерывая своего занятия.
— Как это — от чьего? — удивился я. — От своего собственного. От имени коллектива, который здесь представляю.
Она смерила меня взглядом.
— Ты не похож ни на режиссера, ни на учителя, — заявила она, возвращаясь к своим нолям.
— Более того, я ни тот и ни другой, — подтвердил я с притворной грустью. — Это значит, что я не имею права подать заявку о включении на конкурс нашего спектакля?
— Срок подачи заявок уже истек, — ответила она уклончиво.
Я почувствовал болезненные спазмы в сердце, но одновременно и облегчение. Ну, что же, не получилось, но, может быть, это и к лучшему. Правда, теряется последний шанс на триумф и лавры, но зато исчезает и призрак позора.
— Истек… — повторил я, как эхо. — А можно узнать, когда?
— Сегодня, в двенадцать дня, — объяснила она с притворным сочувствием.
Я взглянул на часы. Было четверть четвертого.
— До двух часов у меня были уроки в школе, — пробормотал я как бы про себя.
— Нужно было прийти вчера, — она развела руками, продемонстрировав этим жестом всю безвыходность ситуации и не забыв при этом полюбоваться результатами своих косметических трудов.
— Ну да… — покорно пролепетал я и уже собирался уходить, как в этот момент в комнату вошел не кто иной, как сам ЕС, собственной персоной, один из популярнейших в то время актеров, и секретарша сорвалась с места, расплывшись в любезнейшей улыбке.
ЕС был известен не только как выдающийся драматический актер, но и как обаятельный и одновременно капризный человек. Ходили бесчисленные легенды о его конфликтах с партнерами по сцене, о розыгрышах, которые он им устраивает прямо во время спектакля, и о его дружеских отношениях со вспомогательным персоналом и, особенно, с поклонниками. Не обходилось без слухов о его нарциссизме и мании величия и о том, как он комично скрывает эти слабости под маской скромного и робкого простачка. Падкий на аплодисменты и выражения восторга, он охотно занимался с молодежью, преподавал в школе актерского мастерства и опекал различные театральные проекты, такие, например, как Конкурс любителей театров. Последнее время он с триумфом выступал в роли Просперо в «Буре» Шекспира. На этот спектакль билеты были распроданы на много недель вперед, а я видел его уже несколько раз и знал почти наизусть.
Теперь, когда он вошел в кабинет с шутливым «Buon giorno, cara mia», я впервые в жизни увидел его вблизи и почти остолбенел от волнения. Однако через мгновение, когда он великодушно пожаловал мне руку и представился в несколько шутовской манере, мое сознание прояснилось, и я отважился на интригу, которая оставляла мне тень надежды, и обратился к нему со словами Ариэля:
— Приветствую тебя, мой повелитель!
Готов я сделать все, что ты прикажешь:
Плыть по волнам, иль ринуться в огонь,
Иль на кудрявом облаке помчаться.
Вели — и все исполнит Ариэль![5]
Он бросил на меня быстрый благосклонный взгляд, после чего, мгновенно изменив выражение лица, будто надел на него суровую и надменную маску своего великолепного Просперо, подхватил диалог:
— Ты выполнил все мои приказы
О буре?[6]
— О да, я все исполнил, — ответил я, продолжая игру, как на сцене. И далее фразой из Шекспира:
— На королевский я напал корабль.
Повсюду там — от носа до кормы,
На палубе, и в трюме, и в каютах
Я сеял ужас…[7]
Он сделал шаг в мою сторону и обнял меня за плечи:
— Прекрасно! Кто ж остался духом тверд?
В сумятице кто сохранил рассудок?[8]
Я с разгона бросил реплику из Шекспира:
— Никто. Все обезумели от страха…[9]—
но, произнеся эти слова, сделал короткую паузу, как бы смутившись, после чего, глядя моему необычному партнеру прямо в глаза, неожиданно для самого себя продолжил строфу в ритме героического одиннадцатистопного стиха:
— Хотя и был один-единственный, в ком сохранилась
Твердость духа, и он, увы, стоит перед тобой.
Ведомый жаждою бессмертной славы.
Явился я, чтоб заявить свое участие в турнире,
В котором ты, о, повелитель, будешь судьею главным,
Но Сикоракса, —
я деликатно кивнул в сторону секретарши, —
та ведьма злобная,
Подкрашивая себе ногти, заявила,
Что срок истек сегодня пополудни. —
И взглянул на часы. —
Всего лишь три часа назад.
И вот стрела завистливого рока
Пронзила грудь, я потерял рассудок
И не знаю, что дальше предпринять,
Теперь надежда только на тебя, о, повелитель!
Великодушно руку протяни и выступи в мою защиту!
ЕС смотрел на меня со все усиливающимся удивлением, но, когда прозвучала последняя фраза моей импровизированной тирады, он восстановил на мгновение утраченные рефлексы и принял брошенный мною вызов.
— Ты говоришь, что Сикоракса
Не хочет допустить тебя к турниру?
Ну, что ж, попробуем мои магические чары,
Чтоб победить коварную колдунью.
На его лице появилось притворно-свирепое выражение, он сделал шаг в сторону секретарши и протянул к ней руки в магнетическом жесте:
— Не будь такой жестокой, королева, услышь меня!
И пусть допущен будет сей смелый юноша!
На эти слова секретарша просто расплылась в угодливом восторге и сказала, невольно следуя ритму шекспировского стиха:
— Я все исполню, господин профессор!
В ответ расчувствовался, в свою очередь, ЕС. Он раскинул руки в жесте восхищения и умиления и, придав своему лицу ангельское выражение, выдал одну из своих знаменитых интонаций (карикатурно, гротескно-слащавую):
— Как это прекрасно!.. — после чего обнял по-отцовски секретаршу и стал ее гладить по голове, а у нее на щеках выступил румянец и сверкнули зубки в нервной, широкой улыбке, исполненной восторга и смущения.
